Верховский - Уличные птицы (грязный роман)

Кувыркалась маленькая девочка в песочнице, наклонялась, упиралась светлой кудрявой головкой в песок, взмахивала кукольными ручками и... опрокидывалась на спину, морщилась, песок попадал в рот и глаза, отплевываясь, снова занимала исходную позицию.

Жирные старухи, развалившись на лавке, жмурились, мерзко раскорячивали колени, как во сне шевелили слюнявыми губами, пережевывая падаль прошлогодних кухонных страстей, и не замечали, как маленький человек, без задней мысли, манипулирует ими - старыми гнилыми грибами, да что ими - всем миром, легко и непосредственно ставя его с ног на голову.

Многие из нас вертели реалиями, пока время не пронзило каждого, как шашлык, пригвоздив к тому, что мы называем действительностью. Бедные сумасшедшие - они, как свежепойманные, но уже насажанные на иголку жуки, бьются, раскачивая время, безвозвратно калеча свои нежные органы о сталь игл. Лишь добрые докторы помогают им, вливая в их пасти и вены бетон времени, крепя их крылья приборами и шприцами намертво к телу реальности, дабы сохранить драгоценные пыльцу и хитин.

Неподалеку от дома, в который, как я не рвался прочь, меня все время возвращал водоворот жизни, была старая-престарая баня, а может не столь старая; просто по сравнению с ней я был пацан. К бане было пристроено непонятное сооружение, серое оштукатуренное, в форме цилиндра, высотой с двухэтажный дом, и метров десять в диаметре, без дверей и окон, только со специальными дырами, и выступающими на локоть несколькими толстыми зарешеченными трубами; из труб и дыр не прекращая валил с шумом густой белый пар. Сначала я боялся, точнее, испытывал содрогание находясь около этой, стоящей рядом с баней, в середине плотно населенного жильцами квартала, материальностью. А потом, мы за клубами пара уединялись, и рассматривали "порнографию" – фотки, на которых с трудом различались очертания человеческих фигур...

Помню свой день рождения: молодая мама, торт, много ребят, которых я зачем-то наприглашал...

Как мне кажется, я еще тогда заметил, что во всем этом, то есть во Всем, во Всем Вообще, есть какой-то Обман, во всем происходящем, чертовски простой, как пар неуловимый; но если начинаешь думать о Нем, пытаться уличить Его, Он мгновенно реагирует, защищается, парализуя человеческий мозг шокирующим образом Смерти.

Во дворе у нас жил мальчик - для него не было закона. Иногда он воровал мопеды, я их переделывал, применяя эфир, после чего они неслись со страшным ревом и скоростью, иногда взрывались, иногда просто разваливались. Как мы только остались живы, и зачем...

Тот мальчик вырос и давно уже пропал по тюрьмам; знал ли он о существовании Обмана?

В кустах у забора похоронена Маша - белая крыса; я уже был большой, когда ее хоронил, но плакал, тот мальчик тоже ...

17 июля 1985 года, в воскресенье, в 17.00 часов - я Понял, всем существом своим Понял, что жизнь бессмысленна (мне и теперь частенько бывает грустно и пусто после оргазма).

5 ноября 1966 года я родился, потом в школу ходил, во дворе гулял, с гордостью носил звание октябренка, потом - пионерский галстук, честно любил светлое будущее и Гофмана, проявлял комсомольскую активность, потом страдал подростковоюношеской гиперсексуальностью; в красной армии били мало, на том спасибо; женился, влюбился, развелся... Крал без совести, отдавал без жалости... Вот и биография - другой нет...

Странное время между часом и тремя часами дня, еще не вечер, но уже хочется выпить (не всегда, но в основном хочется), особенно поздней весной, когда вонь весеннего гниения уступает запаху свежих листьев, когда теплый, чуть влажный ветер с реки манит совокупиться с кем-нибудь под кустом в траве, а потом хлебнуть из горлышка еще портвейна, закурить... и смотреть, как летят облака, как она, мягко, пытаясь изобразить смущение о котором читала, поправляет волосы, застегивает другой рукой пуговицы на груди, специально выгибается и глубоко вздыхает, чтобы пуговица еще раз выскользнула из пальцев...

О чем ты думаешь в свои неполные семнадцать лет, когда одеваешь тайком мамино черное кружевное белье, которое ой как в пору, и даже маловато в груди, вряд ли ты думаешь о сексе, ты думаешь о том, как кто-то, хлебнув портвейна, сидя напротив тебя без штанов в высокой траве, будет глядеть на тебя, и ты будешь чувствовать себя Женщиной, и душонка твоя будет биться от этого сознания в космическом оргазме... Неужели и гвоздю так же приятно осознавать себя гвоздем, когда его бьют по башке молотком.

Как осознать, что я живу сейчас, сию минуту, живу, пожалуй, никак. Помните школьную физику: не высунув носа из оболочки, движения не ощутить, пока оно равномерно, лишь вспышка страсти срезает с мозгов мозоль. И, как смесь соли с морфием на рваную рану, на существо человеческое обрушиваются ее величество Жизнь, в обнимку, с ее преподобием Смертью. Познавшие это больны...

В доме N23 (номер квартиры убей не помню) почти каждый вечер собирался народ, разный. Бывали люди интеллигентные, с учеными степенями, бывали художники и прочие творческие личности, бывали барыги, от которых порой заражались триппером жены художников и художницы, бывали, а частенько и жили по несколько дней, люди бомжового вида, которые успешно несли педикулез в массы.

Как передать то чувство, которое я и сам уже с трудом помню, чувство объединявшее всю теплоту и нежность, которые я испытывал к хозяину квартиры, к ее посетителям, и к ней самой; смешанное со вкусом гомыры, запахом подсохших рвотных масс, гнилых носков, и пропотелых женщин... Чувство, смешанное с запахом - это моя память.

Память, а кто может дать гарантию, что то, что я помню - Было. Ведь мне могли присниться и запах, и чувство, и те бредовые картины покрывавшие стены; и тот старый запойный проходимец, который был, по совместительству, их автором и хозяином, а также хозяином квартиры; и та женщина, которую я впервые увидел в этой квартире, а может и не в этой.., женщина, которую хотел бы видеть каждый день, каждый час, но которую уже не видел много лет, а вот снится она мне каждый день - это точно. Выходит, что снам можно доверять больше, чем яви. Вот и хорошо...

Медленно текла река, облака были, на дворе стоял тот безымянный пятый сезон, когда днем еще лето, а ночью щемящая душу осень.