Фланнери О'Коннор - Царство небесное силою берется

Рейбера повело в сторону, он едва не ударил доктора.

— Как я могу быть благодарен, — прошипел он, — когда один, всего-то навсего один-единственный ребенок мог родиться с неприкрытым сердцем?

— Ничего другого я вам посоветовать не могу, — сказал доктор.

Таруотер тихо шел за ним, но Рейбер так ни разу и не посмотрел на него. Его гнев, казалось, разворошил прошлое, похороненное глубоко внутри и не беспокоившее его вот уже много лет, и вот теперь оно очнулось и все ближе и ближе подбиралось к и без того слабым корням его спокойствия. Когда они добрались до дома, Рейбер открыл дверь и немедленно отправился в постель. Он даже не обернулся и не посмотрел на побледневшее, измученное, выжидающее лицо мальчика, когда тот слегка задержался на пороге, как будто ждал, что вот сейчас его пригласят войти.

На следующий день он понял, что упустил свой шанс, но было уже слишком поздно. Лицо Таруотера снова закаменело, а металлический блеск в его глазах напоминал о железной двери сейфа, взломать который нечего и пытаться. Рейбер с пугающей ясностью ощущал, как его внутреннее «я» четко поделилось на две части: по одну сторону остался фанатик, яростный и бескомпромиссный, а по другую — трезвый рационалист. Фанатик видел — и хотел видеть — в мальчике врага, но Рейбер знал, что никакая другая дорога не может завести его дальше от намеченной цели. Ему приснился кошмарный сон, в котором он гнался за Таруотером по бесконечному переулку, который ни с того ни с сего развернулся петлей, и преследователь с преследуемым поменялись ролями. Мальчик настиг Рейбера, нанес ему оглушительный удар по голове и исчез. И с его исчезновением Рейбера охватило безграничное чувство легкости, и проснулся он в радостном предощущении, что ночью Таруотер сбежал. За это чувство ему сразу стало стыдно. Он тут же разработал план на день, разумный и не оставляющий ни одной свободной минуты, и в десять часов все трое уже шагали по направлению к Музею естествознания. Рейбер решил расширить кругозор мальчика, познакомив его с отдаленными чешуйчатыми предками и с бездонными глубинами давних, малоисследованных времен.

Часть пути совпала с местами их ночной прогулки, но по этому поводу ничего сказано не было. О том, что произошло, напоминали только круги под глазами у Рейбера.

Пресвитер ковылял рядом, то и дело присаживаясь, чтобы поднять с земли какую-нибудь дрянь, а Таруотер, во избежание скверны, шел поодаль, в добрых четырех футах в сторону и чуть впереди. «Мое терпение безгранично, мое терпение безгранично», — повторял про себя Рейбер.

Музей находился по другую сторону от городского парка, через который они еще не ходили. Когда они дошли до парка, мальчик побледнел, словно был поражен тем, что в центре города может расти лес. Зайдя в парк, он остановился и стал оглядывать огромные деревья, чьи древние ветви шелестели и переплетались над головой. Сквозь них проникал солнечный свет и пятнами усеивал бетонные дорожки. Рейбер понял, что мальчика что-то беспокоит. А потом догадался, что это место напоминает ему Паудерхед.

— Давай-ка присядем, — сказал учитель.

Ему одновременно хотелось и передохнуть, и как следует присмотреться к взволнованному состоянию мальчика. Он сел на скамейку и вытянул ноги. Пресвитер тут же взобрался к нему на колени. Шнурки у него оказались развязаны, и Рейбер принялся завязывать их, на какое-то время перестав обращать внимание на мальчика, с нетерпеливым выражением стоящего рядом. Закончив завязывать шнурки, учитель оставил малыша сидеть у себя на коленях, тот раскинулся поудобнее и расплылся в улыбке. Его светлая макушка как раз пришлась учителю под подбородок. Рейбер смотрел поверх нее, ни на чем конкретном не сосредоточив измяла. Потом он закрыл глаза и в темноте, которая отгородила его от остального мира, забыл о присутствии Таруотера. Внезапно его снова охватил и зажал в тиски мучительный и ненавистный приступ любви. Не следовало ему брать малыша на колени.

Его лоб покрылся капельками пота; вид у него был такой, как будто его гвоздями приколотили к этой скамейке. Он знал, что стоит ему только преодолеть эту боль, встретить ее лицом к лицу и одним грандиозным усилием ноли отказаться ее замечать — и он будет свободен. Обеими руками он крепко обнял Пресвитера. Источник боли был именно здесь, но здесь же был и ее предел, способ утолить ее и утешить. Он понял это в один из самых кошмарных дней своей жизни, когда попытался утопить малыша.

Он привез его на пляж, за двести миль от дома, намереваясь, как только представится такая возможность, разыграть несчастный случай и вернуться домой осиротевшим. Стоял прекрасный тихий майский день. Пляж, почти пустой, плавно переходил в степенную громаду океана. И ничего кругом не видно, кроме бескрайней океанской дали, и неба, и песка, и еще какой-нибудь маленькой, словно из палочек составленной, человеческой фигурки вдалеке. Он посадил Пресвитера на плечи и, когда вода дошла ему до груди, подкинул радостно хихикающего ребенка в воздух, а потом быстро опустил в воду, спиной вперед, и держал его там, глядя не вниз, на то, что делал, а вверх, на невозмутимое, ко всему безразличное небо, не то синее, не то белое.

Он почувствовал, как яростно ребенок пытается освободиться из его рук, и с мрачной решимостью стал наращивать собственную силу, с которой давил вниз. Через секунду ему показалось, что он пытается удержать под водой гиганта. Он удивился и посмотрел вниз. Первобытный страх и отчаянное желание спастись исказили лицо под водой, превратив его в страшную гримасу. Рейбер машинально отпустил руки. Затем, осознав, что он делает, он с новой силой и злобой стал давить на ребенка, пока тот не перестал дергаться у него под руками. Рейбер стоял в воде, весь мокрый от пота, безвольно отвесив челюсть: совсем как Пресвитер. Подводный ток подхватил тело и чуть было не унес, но Рейбер вовремя пришел в себя и поймал его. Потом он посмотрел на него еще раз, и его вдруг охватил приступ безграничного ужаса, стоило ему только представить свою дальнейшую жизнь без ребенка. Он начал кричать что было сил. С обвисшим детским тельцем на руках он кое-как выбрался на берег. Пляж, который только что казался пустым, вдруг наполнился незнакомыми людьми, спешившими к нему со всех сторон. Лысый мужчина в шортах в красную и синюю полоску сразу стал делать искусственное дыхание. Откуда ни возьмись, появились три безостановочно причитавшие женщины и фотограф. На следующий день в газете напечатали снимок, запечатлевший спасителя, склонившегося над ребенком, полосатой задницей в объектив. Рейбер стоял рядом с ним на коленях, с отчаянным выражением на лице. Подпись под снимком гласила: «Сына возвращают к жизни на глазах у обезумевшего от радости отца».