Жюльен Грак - Замок Арголь

Герминьен думал о Гейде. Эти дни, которые для Альбера были наполнены обширными трудами и тяжелыми размышлениями, Герминьен почти целиком проводил лежа на кровати, откуда его взор погружался в меланхолические леса Сторвана. Стоило ему увидеть, как белое платье Гейде скрывается за ближними деревьями, ему тут же начинало казаться, что жизнь утекает из него и что солнце пылает на совершенно бесчувственном горизонте. И тогда, как в свое последнее прибежище, он погружал лицо в свежую ночь подушек, белый и тонкий холст которых он в приступе ярости раздирал зубами, и его безжалостно проницательный ум представлял ему с обостренной силой Гейде и Альбера, блуждающих вдвоем в недрах наполненного благоуханиями леса, ставшего для него недоступным в результате действия самых что ни на есть варварских колдовских чар, мысленным взором следовал он за той, которую он сюда привел, чтобы осознать все ее значение именно в тот момент, когда ее у него украли. Маятник часов с мучительной фамильярностью первого вечера напомнил ему о пытке, которую для него ежесекундно, до наступления ужина, являло пустое и абсолютно фантастическое Время, ужас которого теперь впервые полностью заключался для Герминьена в отчетливом ощущении его текучей длительности, — то было Время, откуда словно ушло течение какой-либо жизни, ибо Гейде была вне его досягаемости. Но как только с наступлением вечера в большой зале восстанавливалось для него единство мира, который, казалось, она одна полностью воплощала собой, дрожащее возбуждение охватывало его разум. С горячностью полубреда, с особой ошеломительной говорливостью он разбрасывал свои речи, словно звенья сети, которой ему хотелось бы в безнадежном объятии окутать ту, что отныне казалась разлученной с ним под действием ужасного проклятия. Чтобы удержать ее, сохранить, очаровать, он готов был заполнить залу и весь замок своими опасными арабесками, волнующими заклинаниями, и с чудно подвижным даром предвидения заранее обсадить собственными мыслями все те дорожки, что могли бы открыться душе Гейде, растянуть до крайних границ мира свой дух, словно магический и живой ковер, украшенный гигантскими цветами, за пределами которого нога ее никогда не смогла бы заблудиться. И с возвышенным ожесточением, в безумном вызове своего сердца каждый вечер он заново сплетал воедино эту сеть Пенелопы с нитью Арахны, [81] Речь идет о жене Одиссея, образ которой является символом супружеской верности в греческой мифологии. В течение двадцати лет Пенелопа ждала возвращения своего мужа из Трои, отвергая домогательства многочисленных женихов и откладывая свой ответ на тот день, когда она закончит ткать, при этом распуская каждую ночь связанное за день. Арахна — (греч. Arachne — паук) — в греческой мифологии лидийская девушка, искусная рукодельница, дерзнувшая вызвать Афину на состязание в ткачестве и превращенная за это богиней в паука. которую Гейде, играючи и сама того не замечая, прорывала ежесекундно, но тысячи складок ее — и Альбер чувствовал это — падали на него, словно отбрасывая тень в его мозгу.

Однажды утром, когда легкий туман, застоявшийся поддеревьями, предвестил жар палящего дня, они отправились купаться в пролив, чью мерцающую и вечно пустую водную протяженность можно было увидеть с башен замка. Мощная машина везла их по тряской дороге. Прозрачная и нежная дымка висела над этим пейзажем, который впервые показался Альберу столь напряженно-драматическим. В воздухе витала соленая и хлесткая свежесть, поднявшаяся из морских бездн и наполненная запахом более пьянящим, чем запах земли после дождя: казалось, что каждая частица кожи вбирала в себя из него глубокую радость, и стоило закрыть глаза, как в ощущениях тело принимало разом форму окутанного со всех сторон горячим мраком бурдюка, живые и чудные простенки которого впитывали свежесть не случайную, но исходящую из самых недр земли, испускаемую всеми порами планеты, подобно солнцу, что излучает свой невыносимый жар. Шумный ветер с моря хлестал лицо длинными ровными волнами, выхватывая из мокрого песка сверкающие песчинки, и большие морские птицы с длинными крыльями своим прерывистым полетом и внезапными остановками, казалось, обозначали его прилив и отлив — похожий на морской — на воздушных и невидимых пространствах, где с распростертыми и неподвижными крыльями их то и дело выбрасывало на берег, будто белых медуз. Мокрый песчаник казался изъеденным длинными полосами белой дымки, плоское море, отражая почти горизонтальные лучи солнца, освещало их снизу лучистой пылью, и ровные перевязи тумана становились едва различимыми для взора, неожиданно пораженного лужицами воды и ровной поверхностью влажного песка — как если бы очарованный глаз в утро творения [82] Сцена купания представляет собой особый священный ритуал омовения, перерождения, очищения от грехов — начало новой духовной жизни. Именно Гейде инициирует героев: она первая входит в воду, первая погружается в нее с головой, первая плывет к необъятному простору священного Знания (морской горизонт), которым хочет обладать Альбер. мог увидеть разворачивающуюся перед ним наивную мистерию разделения элементов. [83] Намек на библейский миф о сотворении Земли.

Они разделись посреди надгробий. [84] Андре Пьейре де Мандьарг считал, что это лучшая фраза, которую ему когда-либо довелось читать («…я не знаю фразы прекрасней, чем эта»), Солнце брызнуло из тумана и озарило своими лучами эту сцену в тот самый момент, когда Гейде, в своей сияющей наготе, направилась к морю шагом более нервным и более мягким, чем шаг степной кобылицы. В мерцающем пейзаже, который создавали эти длинные влажные отражения, во всемогущей горизонтальности этих туманных берегов, плоских и гладких волн, скользящих лучей солнца она одна поражала взор неожиданным чудом своей вертикальности. [85] Выделенные курсивом существительные при их пересечении образуют крест — сакральный символ. Возможна также и другая интерпретация: три персонажа (вертикальность), стремясь достичь горизонта (горизонтальность), терпят неудачу: точка, которую стремился найти глава сюрреалистов Андре Бретон и в которой все перестает восприниматься как противоположности, не может быть найдена граковскими героями. На изможденном солнцем песчаном берегу, откуда изгнана была всякая тень, она одна заставила бегать дивные отсветы. Казалось, что она шла по водам. [86] Аллюзия на одно из чудес Иисуса Христа — хождение по водам. Вместе с тем здесь прослеживается и скрытая цитата из стихотворения Верлена «Сияние» («Beams», 1 873). Ср.: Был ветер так нежен, и даль так ясна, — Ей плыть захотелось в открытое море. За нею плывем мы, с шалуньей не споря, Соленая нас охватила волна. На тверди безоблачной небо сияло И золотом рдело в ее волосах, — И тихо качалась она на волнах, И море тихонько валы развивало. (Верлен П. Собрание стихов. М.: Скорпион, 191 1. С. 57; перевод В. Брюсова.) И в глазах Герминьена и Альбера, медленно скользивших по ее сильной, гладкой и загорелой спине, по тяжелой массе ее волос, в то время как грудь их вздымалась в унисон с чудно медлительным движением ее ног, она четко вырисовалась на диске восходящего солнца, бросившего к ее ногам ковер жидкого струящегося огня. Она подняла руки и без всякого усилия приняла на них всю тяжесть неба, словно живая кариатида. Казалось, что поток этой захватывающей и неведомой прелести, продлись он секундой долее, смог бы разорвать сосуды сердца, что колотилось в удушающем ритме. И она откинула голову назад, и плечи ее поднялись в хрупком и нежном движении, и холод пены, коснувшейся ее груди и живота, порывисто породил в ней такое невыносимое сладострастие, что губы ее сжались в судорожном движении — и внезапно, к удивлению зрителей, из этого чарующего силуэта исторглись беспорядочные и уязвимые движения женщины.