Юрек Бекер - Бессердечная Аманда

По дороге к моей матери в машине царило молчание, как будто мы ехали на похороны. При этом я ликовал от предвкушения встречи. Я уверен, что Аманда тоже радовалась, хотя и делала вид, будто приносит огромную жертву и едет туда только ради меня. Меня это мало заботило: возможность всего через несколько минут обнять Рудольфа примирила бы меня и с гораздо большими неприятностями. Я настроил приемник на музыкальную передачу, но Аманда выключила радио. Мы с Себастьяном обменялись через зеркало понимающими взглядами.

Дверь нам открыла мать; она сияла, как в первый день отпуска. На ней было золотое шелковое платье, гордость ее гардероба, подарок Рудольфа. Я рассеянно поцеловал ее, Себастьян вручил ей цветы, и я с нетерпением спросил: «Ну, где он?» Она растерянно-недоуменно уставилась на меня — откуда я мог узнать ее тайну? Это явно не входило в ее расчеты. Она спросила, имею ли я в виду какое-то конкретное лицо, я ответил, что имею в виду того самого загадочного почетного гостя, то есть Рудольфа. Тут она наконец с облегчением улыбнулась и сообщила, что гость в гостиной, и я понял, что ошибся.

За раздвинутым столом сидели три из четырех моих сестер, Сельма, Беате и Лаура, и какой-то лысый старик, которого я никогда раньше не видел. Он встал, склонил голову набок и раскрыл объятия — мне. Все ждали от меня возгласа удивления, но не мог же я врать! Потом я заметил слезы в его глазах, а на столе бутылку русской водки посреди кофейных чашек и наконец узнал Аркадия Родионовича Пугачева. Когда мы обнялись, я слышал, как мать объясняет Аманде, кто это такой, и видел, как та кивает. Меня и самого бросило в слезы; я еще успел увидеть недоуменный взгляд Себастьяна, а потом все расплылось. Мы стояли обнявшись так долго, что я успел решить две маленькие арифметические задачи: во-первых, ему должно было быть не меньше восьмидесяти, а во-вторых, Лаура и Сельма были его дочерями — об этом я совершенно забыл.

Когда мы наконец выпустили друг друга из объятий, он был словно пьян — опираясь на спинки стульев и протянутые со всех сторон руки, он с трудом добрался до своего почетного места, отмеченного маленьким букетиком. И пока я целовался со своими сестрами, Аркадий Родионович приходил в себя после первого потрясения. Ему, бедняге, предстояло еще немало потрясений — сколько рассказов и сообщений, ведь прошло полжизни! Я боялся только, не утратил ли он с возрастом свою былую фантазию и самобытность. Мне не терпелось услышать его рассказ. Но сначала, конечно, пришлось пропустить по стаканчику. Он налил мне и себе, потом и всем присутствующим, но дамы единодушно отказались. Мать шепнула мне на ухо, что одной бутылкой тут дело не кончится, и это был вполне реалистичный прогноз. Я силился воскресить в памяти красивого, энергичного офицера, страстного поэта, ставшего между делом воином-победителем. Он растолстел, от этого лицо его стало меньше, оно не поспевало за телом; и наконец, бесследно исчезнувшая белокурая шевелюра. На своем сильно пострадавшем за годы разлуки немецком он произнес тост: «За любовь! Потому что люди живут в сердце, а не в забвении!» Что бы это ни означало, это было верно, тут никаких сомнений быть не могло, и мы выпили.

Все с ожиданием смотрели на нас с ним, как будто мы были распорядителями бала. Я спросил Аркадия, как же это он умудрился добраться до нас — не иначе гласность и перестройка помогли! Он опять налил и воскликнул: какая там перестройка! Какая там гласность! Один старый добрый приятель в областном комитете партии — вот кто помог. Он немного поворчал на все эти новые слова — мол, слова не могут изменить жизнь, это может сделать только хлеб с маслом, — но в меру, без особого раздражения. Потом он пожелал изменить порядок размещения гостей за столом: он попросил Сельму и Лауру сесть слева и справа от него, они безропотно выполнили его просьбу, хотя теперь им было труднее смотреть на него сбоку; он обнял их за плечи и менял позу только для того, чтобы выпить или налить.

Он слышал, сказал он спустя какое-то время, что я не только стал писателем, но еще и запрещенным; было непонятно, во всяком случае мне, как воспринимать его слова — как комплимент или как назревающую критику. Я ответил, что первая часть его информации соответствует действительности, что касается второй, то тут все зависит от того, как посмотреть: в мире есть немало магазинов, в которых можно спокойно купить мои книги; правда, здесь или в Харькове они и в самом деле запрещены. Нет, Аркадий не собирался устраивать мне взбучку. Он озабоченно кивнул и сказал, что по соседству с ним тоже живет один запрещенный поэт, опрятный, симпатичный человек; да будь оно все неладно! Мы все с облегчением вздохнули, обрадовавшись, что он не стал открывать дискуссию на политическую тему. Все, за исключением разве что Аманды. Она выглядела потерянной, стараясь, однако, делать вид, что она такой же член компании, как все остальные. Однако всеобщая радость ее не заразила. Она напоминала зрителя, которого случайно затащили на какой — то непонятный для него спектакль. Бог с ней, думал я, ничего страшного не случилось — что она такого важного пропустила, отправившись со мной?

Аркадий не поддавался ни на какие уговоры и считал своим долгом выпить после каждой третьей фразы. Его уже клонило в сон, и мать предложила ему прилечь до ужина, у нее, мол, все равно еще хватает дел на кухне. Он ничуть не обиделся, но решительно воспротивился тому, чтобы его сплавили в спальню, и изъявил желание прикорнуть здесь же, в пределах видимости, на диване. Через пару минут послышался его храп. У него всегда был здоровый, крепкий сон, вздохнув, с грустной улыбкой сказала мать и тем самым вновь соединила тридцатипятилетний разрыв в этой длинной цепи. Она рассказала нам о долгой переписке, предшествовавшей приезду Аркадия, о томительных часах ожидания в советском посольстве, о бесчисленных хождениях по инстанциям; это разрешение на поездку показалось ей победой над каким-то стоглавым чудовищем, призналась она. И все это за спиной у собственных детей (она вбила себе в голову, что непременно должна сделать им сюрприз). Потом она ушла на кухню, отказавшись от помощи дочерей; их кулинарные способности все равно ограничиваются стандартными столовскими блюдами, заявила она. На диване храпел Аркадий, Себастьян сидел перед телевизором с выключенным звуком; мы полушепотом продолжали беседу. Я не знаю, получили ли мои сестры от матери наказ приезжать без мужей (то есть было ли приглашение Аманды исключением), или они сами оставили их дома.

Ужин состоял из множества блюд и был приготовлен по рецептам из русской поваренной книги; в моих воспоминаниях все это было вкуснее — тогда, много лет назад, когда Аркадий еще был ее консультантом или даже шеф-поваром. Она, наверное, не один день носилась по магазинам в поисках необходимых продуктов — откуда у нее свежий перец, где она умудрилась добыть судака? Лучше бы она из всего этого приготовила нормальную еду, она ведь прекрасно готовит. Она, то ли из любви, то ли отвлекая его тем самым от водки, то и дело подкладывала Аркадию на тарелку разную снедь, нарезая все мелкими кусочками, потому что у того было неважно с зубами. Вздремнув, он вновь вошел в форму и теперь мужественно боролся с этим не уменьшающимся количеством закуски на тарелке; из всей компании он оказался самым благодарным ценителем кулинарного искусства моей матери.