Марк Ламброн - Странники в ночи

Лицо Тины окаменело. От ненависти.

Я не могу без нее.

Пока еще ее красота не потускнела, наоборот, стала эффектнее от загара. Теперь она одевается только в белое. Ее зовут Тина Уайт, в костюме этого цвета она была на празднике, когда я встретил ее впервые, такой же была и туника, обагренная кровью жертвенного быка Митры.

Я живу у Тины. Мне без конца звонят из Парижа: скоро начнется Олимпиада, надо заказать гостиницу для специальных корреспондентов, которые приедут через десять дней. Я поручил это моему помощнику. Не могу думать ни о чем, кроме нее.

Я постепенно втягиваюсь в затворническую жизнь: так хочет Тина. В лучах солнца, пробивающихся сквозь опущенные жалюзи, танцуют пылинки. Потом становится темно.

Она больше не желает выходить из дому.

Вчера не выходил на улицу. Весь день провел взаперти, с Тиной.

Никуда не выходим. Дверь на замке.

Она захотела выйти. Но теперь уже я запер дверь. Она не выйдет.

Здесь мои дневниковые записи обрываются. Когда страницы пожелтели, не стоит ничего добавлять к написанному. Место, которое занимают в моей жизни события лета 1960 года, несопоставимо с их реальной продолжительностью. Я был раскален, словно кочерга, надолго оставленная в огне. Тина хотела увлечь меня за собой, в ночь. Впрочем, теперь это уже неважно: то, что случилось тогда, ушло в прошлое, не оставив о себе памяти. Я хотел бы сохранить о том лете только одно воспоминание: молодая женщина, сидящая на террасе кафе и глядящая на меня сквозь дымчатые очки. Все, что осталось мне от Рима, — это ее взгляд, он осветил мои ночи, как вспыхнувшая и тут же потухшая заря. Но, если уж говорить одну только правду, вот она: я был распят любовью.

Скоро в моем повествовании появится другая женщина. Я помню ее совершенно четко, но не такой, какой она была на самом деле. Вероятно, она меня ненавидела, а я ничего о ней не знал. Я пытаюсь воскресить в памяти тот сентябрьский день 1960 года, когда впервые услышал по телефону ее голос.

Скорее всего, это было двенадцатого числа. Я заканчивал работу над материалом, который надо было отправить в редакцию, и уже ошалел от усталости, когда в корпункте зазвонил телефон. Я снял трубку. На другом конце провода послышался женский голос, говоривший по-французски с легким англосаксонским акцентом.

— Это Жак Каррер?

— Да.

— Меня зовут Кейт Маколифф. Я приехала из Нью-Йорка. Вы ведь друг Тины Уайт, верно?

— Да.

— Я хотела бы встретиться с вами.

— Зачем?

— Мне надо кое-что рассказать вам о Тине.

— Что именно?

— Вы могли бы прийти ко мне в отель?

Она продиктовала адрес отеля недалеко от церкви Тринита деи Монти. Я прошелся туда пешком. Ничто не насторожило меня — ни сам этот звонок, ни незнакомый женский голос, ни встреча, которую мне назначили так срочно. Ведь я услышал имя «Тина» — этого было достаточно.

В холле отеля царила суматоха. Уезжала группа чиновников Международного олимпийского комитета, их багаж выносили грумы в красных с золотом шапочках. Я осмотрелся, ища женщину, которая просила меня о встрече, и тут только вспомнил, что она не указала никаких примет. Вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд.

На красной банкетке сидела молодая женщина и пристально смотрела на меня. Сначала я подумал, что сплю и вижу сон. Волосы у нее были темные. Но черты лица, постановка головы были в точности как у Тины. Казалось, передо мной ее двойник, только несколькими годами старше и не столь совершенной, не столь ослепительной красоты. В глазах женщины читалось напряженное внимание.

Я направился к ней. Она встала.

— Это вы мне звонили? — спросил я. — Вы Кейт Маколифф?

— Да.

— А я Жак Каррер, — сказал я и протянул ей руку.

В ее рукопожатии я не почувствовал особого тепла.

Кейт Маколифф снова села на банкетку, а я устроился в кресле напротив. На ней был шелковый кремовый костюм, на шее, поверх двойного ряда жемчужных бус, повязана косынка, в ушах — клипсы. Я бы дал ей года двадцать два. Типично нью-йоркский шик, который несколько портило напряженное выражение ее лица. Что-то неприятное было в этой тщательно одетой, холеной американке, так поразительно схожей с надломленной женщиной, которую я любил.

— Я сестра Тины Уайт, — сообщила она без всяких предисловий. — Или той, кто называет себя Тина Уайт. Потому что — не знаю, известно вам это или нет, — ее настоящее имя Кристина Маколифф.

— Я в ее паспорт не заглядывал, — сказал я, тем самым признавшись в своем неведении. — Для меня не имеет значения, как ее зовут.

Я подозвал официанта из бара. Пока он принимал заказ, Кейт Маколифф в ярости смотрела на меня.

— Я говорю с вами об очень серьезных вещах. Год и восемь месяцев назад моя сестра уехала из Нью-Йорка, чтобы немного пожить в Европе. На нее тяжело подействовала смерть отца. Сначала она писала нам письма, потом перестала. Мы получали о ней сведения только из газет…

Кейт Маколифф положила ногу на ногу. Она была в чулках телесного цвета.

— Но в газетах такие чудесные фотографии Тины, верно? — насмешливо спросил я.

Ее лицо стало жестким.

— Вы часто видитесь с моей сестрой, — продолжала она. — Вы с ней познакомились в апреле этого года, и вы…

— Откуда вам это известно? — вспыльчиво перебил я.

Она приосанилась. Мне показалось, будто она отвечает урок.

— Наша мать считает, что Тине здесь угрожает опасность, — нервно заговорила она. — Возможно, вам это не понравится, но мама так волновалась, что решила прислать сюда частного детектива. И мы уже получили от него отчет. Кристина ведет здесь весьма беспорядочную жизнь.

Официант принес виски и поставил на маленький столик между нами. Говоря «мы получили от него отчет», Кейт Маколифф указала на конверт, лежавший на банкетке рядом с ее сумочкой.

— Ваша сестра живет так, как считает нужным, — сказал я.

— Очевидно, вы не все знаете, месье Каррер. Кристина — очень ранимое существо. Она ставит под удар себя, а заодно и свою семью.

Я поставил стакан на столик. Виски приятно согревало нутро.

— Что значит «ставит под удар семью»? Разрешите напомнить: она известна здесь под псевдонимом.

Кейт Маколифф оставила эти слова без внимания. С самого начала разговора она присматривалась ко мне с некоторым сомнением, похоже, пытаясь вспомнить, где она могла меня видеть. Чувствовалось, что она взволнована.

— Вы должны понять: семья Маколифф занимает определенное положение на Восточном побережье Соединенных Штатов, — продолжала она. — Мы не можем ронять себя.