Миша Дефонсека - Выжить с волками

Внутри было как в могиле, дети прижались к стенам и молча переглядывались. Ветки пропускали немного света. Ребята ждали. Я валилась с ног от усталости, поэтому заснула. Проснулась уже ночью, когда один мальчик выбирался из ямы. Я хотела узнать, что он собирается делать, и он довел меня до старой колонки, где мы оба попили. Хорошо, что я пошла за ним. Когда мы вернулись к яме, он аккуратно положил ветку на место. Все происходило в тишине. Странно, эти дети явно привыкли прятаться. В их банде было человек тринадцать, может, меньше, и выглядели все так же плохо, как и я. Лучше спать вместе с ними, к тому же здесь я в большей безопасности, чем оставаясь на дороге.

Я снова проснулась посреди суматохи. Ветви больше не защищали нас, я видела небо и ребят наверху, которые с боем делили куски хлеба, лежавшие на земле.

Я бросилась к ним, добыла два куска и моментально проглотила. И неожиданно сказала: «Они знают, что мы тут! Хлеб нужен, чтобы выманить нас из ямы!» Не знаю, была ли я права, но мое чутье кричало, что мы в опасности. Я попыталась увести с собой девочку, но она либо не понимала, либо не хотела уходить. Видимо, я пугала ее своими знаками, и она вырвала руку, будто я ей мешаю. Она хотела есть. Я тоже, впрочем, у меня еще оставалось немного хлеба во рту, и я убежала.

Тихая маленькая деревня на берегу реки — скорее всего, это был Отвоцк, расположенный в двадцати километрах к югу от Варшавы. Спустя годы я рассказала о нем польке, которая была оттуда родом и каким-то образом выжила. Люди, бежавшие из Варшавы, укрывались в Отвоцке, но, к сожалению, там проводились облавы, и спрятаться можно было только в лесу. И я всегда была уверена, что тех детей убили. Всего одну ночь я знала их живыми, ела их хлеб. Я обладала звериным чутьем — они утратили его из-за того, что жили вместе. Конечно, эти дети находились в своей стране, быть может, их родители были живы. Если бы мои мама и папа были со мной, я бы тоже осталась. Но в моем случае одиночество было лучшей защитой. Я привыкла к свободе и безумно хотела выжить и найти маму.

Я старательно обходила деревни и искала одинокие фермы — простой и безопасный источник воды и пищи. Ужас, который внушило мне гетто, череда смертей посреди изнуряющей жары, отвратительное кладбище — все эти воспоминания толкали меня к лесу. Но в течение нескольких дней на моем пути встречались лишь сельскохозяйственные угодья. Каждый раз, когда я видела людей, работавших в полях, я старалась узнать, где нахожусь. У меня больше не было четкого плана.

Однажды я подошла к полю, где два рабочих сваливали в кучу свеклу. Я забралась в яму и прислушалась. Они разговаривали на французском, как в Бельгии, как дети в Варшаве, от которой я, по-моему, пока не ушла далеко. До меня долетали обрывки фраз, должно быть, они говорили о рабочих лагерях или лагерях для военнопленных. Одна фраза поразила меня, потому что в ней было слово «бельгийцы»: «А в Минске Мазовецки работают бельгийцы и французы…»

Если бы я не боялась так сильно, то обязательно спросила бы, где находится Минск Мазовецки. Я хотела отыскать его в одиночку, долгое время кружила по окрестностям и не находила, и, скорее всего, была неподалеку. Я поняла это спустя годы, когда пыталась восстановить свой маршрут. Я не знаю, куда забрела на самом деле, но, наверное, это и к лучшему. В конце концов я добралась до лесной прохлады высоких деревьев, елей и дубов, и заснула меж их корней, прижавшись к их стволам, обняв их, — только тогда я немного успокоилась. После Варшавы мои порезы и струпья превратились в кровавые раны. Я попробовала идти босиком, чтобы освободить скрюченные пальцы от сапог из плохой кожи. Результат был неутешительным. Подошвы потрескались, мне пришлось оборачивать их тряпками, которые плохо держались на ногах, поэтому в конце концов я снова надела сапоги. К тому же идти в них было легче, чем нести на шее, на которой уже висел мешок, полный ножей и картошки. Лес дышал чистотой и тишиной, запахи растений окружили меня и освободили от зловония смерти, которое все еще преследовало меня.

С приближением ночи важно было найти место, чтобы остановиться, убежище, защиту, прижаться спиной к скале или к достаточно большому стволу. Прошло несколько недель. Однажды я шла вдоль маленького ручья, без труда перебралась через поваленное дерево и заметила водопад слева от меня, а спереди — нагромождение неровных скал. Идеальное место для того, чтобы спокойно жить и наблюдать за окрестностями. Я вскарабкалась, чтобы посмотреть, что там, за скоплением скал, и как только добралась до вершины… обнаружила пещеру с волчатами!

На вершину я ползла на четвереньках и в таком положении, не поднимаясь, тихо приблизилась к логову, перед входом в которое играли четыре совсем маленьких волчонка. Неподалеку на скале, нависавшей над нами, лежала и присматривала за детенышами волчица, она казалась очень старой и сонной. Словно бабушка Рита. Я сразу поняла, что это самка, потому что она в одиночестве сидела с детенышами. Маленькие, пушистые скачущие чудеса — волчата — игрушки, которых у меня никогда не было.

Они принялись покусывать меня за руки, носиться вокруг и прыгать мне на спину. Наконец старая волчица заметила меня. Она поднялась, а волчата быстро укрылись в пещере. У меня было такое чувство, будто она сказала им: «Что это вы творите? Опять глупостями занимаетесь?»

Мой запах не предвещал явной опасности, во всяком случае, старая и медлительная волчица не выражала тревоги. Она подошла, чтобы рассмотреть и обнюхать меня целиком: голову, волосы, ноги и попу. Волчица выглядела заинтересованной, но не агрессивной. Думаю, она учуяла скорее звериный запах, чем человеческий. Возможно, на мне еще сохранился дух Риты и ее самца. Затем волчица отошла и села рядом с малышами. Она наблюдала за мной. Я не двигалась до тех пор, пока волчата не подбежали ко мне и не принялись толкать меня мордочками, чтобы поиграть. Самый храбрый первым начал тянуть меня за штаны и обнюхивать мешок, с которым я никогда не расставалась. Он до сих пор был крепко привязан, это же мое единственное имущество… Другие волчата последовали его примеру. В моем мешке лежал сыр — во всяком случае, что-то похожее на сыр, твердое, сухое, желтое и безвкусное (то, что я называла вкусом голода). Очень многие съедобные вещи обладали вкусом голода. Крайне редко мне удавалось стащить что-нибудь вкусное, например яйца или кусок конины. Не знаю, где я смогла стащить кусок масла. Я давным-давно его не ела. Я разделила масло на маленькие порции, чтобы растянуть на несколько дней. Волков оно очень заинтересовало. Тогда я сказала им:

— Вам нравится мой мешок? Ой, нет, он мне нужен, мне… Сейчас мы поделимся.