Миша Дефонсека - Выжить с волками

Когда он разговаривал с другими мужчинами, я часто слышала слово «Конев», будто он упоминал какого-то человека. На самом деле Иван Степанович Конев командовал Первым Украинским фронтом, именно он в 1945 году освободил Прагу.

Его имя часто упоминалось в серьезных разговорах. Дни шли за днями. Каждый раз, когда я оказывалась в тихом пристанище и относительной защите, мне не хотелось никуда идти. Мне был необходим отдых.

А однажды утром я увидела телегу с запряженной в нее лошадью, люди выносили вещи из хижины, доставали ружья. Миша пришел и взял меня за руку. Он хотел, чтобы я села в телегу, к остальным детям. Я не хотела.

Он выглядел недовольным. Но как объяснить ему, что я не могу ехать с ними? Я собиралась идти дальше, потому что мне не удалось отыскать родителей. Я почему-то решила, что они ищут меня там, в Бельгии. Мне было необходимо за что-то зацепиться. Если бы я поверила в то, что мама умерла, то осталась бы на одном месте и сама бы умерла. После чувства защищенности, которое подарили мне Миша и Малка, отсутствие мамы ощущалось еще пронзительнее. Из-за этого я плакала, молотила кулаками по земле, когда была одна. А сейчас я не могла ничего сказать, поэтому я качала головой, как упрямый осел, и указывала на воображаемую дорогу позади меня.

В любом случае, они больше ничем не могли мне помочь, я догадывалась, что они собираются сражаться и забирают с собой женщин и детей, потому что тут все воевали.

Женщины и дети ждали меня, Миша настаивал, но я отважно качала головой, несмотря на то что мне было очень больно видеть, как они уезжают. Должно быть, мои глаза выражали тоску, оттого что мне придется остаться одной, но и решимость тоже. И тогда Миша сделал мне лучший подарок в мире: нож, так похожий на его собственный, черный хлеб и меховую шапку — они все такие носили. Огарка. Я начала копаться в своем мешке, я тоже хотела дать ему что-нибудь. Я протянула Мише одно из моих сокровищ — часы того немца. Он взял их, потом положил руку мне на голову, скрывшуюся под шапкой, и они уехали.

Позже, гораздо позже, когда русские подняли свой флаг над Рейхстагом, я хотела быть с ними. Я потеряла свою войну, своих родителей, не одержала победу, никого не наказала, и никто никогда не попросил у меня прощения.

Я стояла перед опустевшей хижиной — опечаленная, но в гораздо лучшем физическом состоянии. Зимы на Украине были гораздо мягче, чем в Германии, меня откормили, отогрели, я чувствовала, что у меня есть силы отправиться в путь. На этот раз — на запад.

Но мой «запад» уводил меня в Румынию и Югославию, я не подумала ни о горах, ни о пропастях, которые окажутся на моем пути.

Я в одиночестве отправилась в долгий поход. Мне хотелось бежать, перепрыгивать через преграды, чтобы поскорее вернуться в Бельгию. Но даже сбереженный дедушкин компас не мог мне такого позволить.

Я покинула лес — это был единственный выход, — шла по равнине, потом наткнулась на груду трупов. Снова мертвые — русские солдаты. Я посмотрела на них с равнодушием, которое служило мне защитой. На одной из шапок и на погонах я увидела золотые звезды. Я забрала четыре: одну с шапки и три с погон — и положила в мешок, к своим сокровищам. Они навсегда остались со мной, я хранила их как память о войне, о России, о Мише. Я уносила с собой символ, связанный с русскими корнями моей мамы, я отдам их ей, когда мы встретимся.

Когда я увидела, что вдалеке горит немецкий грузовик, а вокруг танцуют русские, я поверила в победу. Я подумала, что на этот раз смогу идти свободно и больше не встречу фрицев на своем пути. К несчастью, по меньшей мере один из них остался — он стоял перед мостом, по которому мне необходимо было пройти. Вокруг меня были лишь горы, а под мостом — огромная пропасть. Я довольно долго наблюдала за этим проклятым немцем, стоявшим на посту с ружьем. Он был совершенно один — как странно! Он сторожил мост, но по нему никто не проходил…

Я чувствовала себя как тогда, на ферме, когда в первый раз забралась на лестницу у сеновала и не знала, прыгать или нет, потому что Марта переживала за меня:

— Спускайся! Ты покалечишься!

— Прыгай! — сказал дедушка. — Не бойся!

И я прыгнула. Тогда он преподал мне один из своих любимых уроков, короткий и незабываемый:

— Когда необходимо принять решение, делай это быстро… потом будет слишком поздно.

Перейти через мост — это немного похоже на тот случай. Я не должна выжидать. Я двинулась вперед, рука в мешке, где лежал Мишин нож. Я улыбнулась солдату, в ответ он скорчил непонятную гримасу, я прошла перед ним, успокаивая себя: «Если он шевельнется, если побежит за мной, я воткну ему нож в живот».

Скорее всего, тот фриц смотрел, как я иду, а я не хотела ни оборачиваться, ни бежать. Если он увидит, что я удираю, как затравленный зверь, то бросится за мной или выстрелит в спину.

Я не знала, имел ли этот мост какое-нибудь стратегическое значение, наверное, нет. Но я гордилась тем, что,прошла, обуздав дикий страх, который каждый раз подталкивал меня в спину.

Я не знала тогда и не знаю сейчас, по какой земле шла. Целыми днями я двигалась вперед, компас был моим единственным ориентиром, я искала запад, но непроходимые преграды мешали мне идти вперед. Я поворачивала на юг, на восток, карабкалась вверх, долгое время не ступала на ровную землю и не видела человеческого жилья. К несчастью, смерть все еще таилась на моем пути, я чуяла ее. Немцы встречались все реже и реже, но были и другие люди, в странной черной форме с крестами. Когда я обнаруживала деревню, то она была либо покинутой, либо разрушенной. Я больше не мерзла, но мне казалось, что я попала в западню среди гор, которые нужно было все время обходить. Я шла босиком по ручьям, чтобы ноги могли отдохнуть, забиралась на огромные скалы, чтобы понять, где нахожусь, спускалась, обескураженная видом гор, основанием погруженных в пустоту. Я голодала сильнее, чем в лесах Германии и на Украине. Я шла через страны, которые назывались Молдавия и Румыния, где, скорее всего, еще царил пронацистский режим Антонеску. Горы Карпаты преграждали мне путь на запад.

Я оказалась запертой в долине реки Сир, а может, и Прут — кто знает?.. Напрасно я поворачивала и шла на восход или закат солнца, я была вынуждена идти на юг.

Это ужасное путешествие казалось мне бесконечным, но в конце концов я очутилась на равнине и смогла идти прямо на запад. Впервые я испугалась того, что совсем потерялась.

И этот страх заставлял меня идти без передышки, я отправлялась в путь на рассвете, валилась с ног ночью. Если мне удавалось добыть еду, я проглатывала ее на ходу. Я хотела уйти оттуда и вернуться домой. Я выросла, пропала та наивность, с которой я начала свое путешествие, — и пришел страх. По ночам меня не покидали кошмары. Во сне я видела только мертвых или падала в головокружительную пустоту. Все, что я помню об этом походе, помимо изнурительного движения вперед — уныние. Физически и морально я чувствовала, что мое мужество закончилось, и не знала, как можно назвать это состояние. «Мы» карабкались, «мы» двигались вперед… этот способ больше не действовал. Я, маленький солдат, плакала, у меня больше не было сил ни оскорблять маминого Бога, ни просить его о помощи.