Леонид Жуховицкий - Ночлег в чужой квартире

А Батышев после этого как-то сразу, словно о порожек споткнулся, начал стареть. Не лицом или волосом, а словно что-то осело внутри. Семья, работа, знакомые — все осталось. А вот нечаянную радость больше не ждал. Как давно, в молодости, любил повторять пьяный сосед по коммуналке: «У души крылышки опустились».

Марина выглянула из кухни.

— Идите, — сказала она, — закипел.

Они устроились у кухонного стола. Чай был уже разлит по чашкам, колбаса нарезана. В хлебнице лежала горка сухарей.

— Хлеба нет, — сказала Марина, — а сухари сладкие. Черт с ними! С колбасой пойдет.

Она поднесла чашку к губам, отхлебнула и уставилась на Батышева:

— Так, значит, доцент? Интересно. Никогда не пила чай с доцентом.

Он ответил:

— Все когда-нибудь делаешь впервые. Я, например, никогда не ел колбасу со сладкими сухарями.

Шутка была так себе. Но девушка засмеялась, и Батышеву показалось, что понемногу она успокаивается: видно, напряжение, скручивавшее ее изнутри, постепенно отпускало.

Он спросил:

— Ну, так как мы с вами завтра — летим?

Она махнула рукой:

— А-а! Надоело ломать голову. Решу завтра.

— Завидую, — сказал Батышев.

— Чему?

— Что такие вещи, как поездка в Москву, вы можете решать по настроению.

Он спохватился, что сам начал разговор, который решил не заводить. Но было поздно.

— Не в Москву, — сказала Марина, — еще дальше. Один парень едет в Прибалтику и меня позвал с собой.

— Но весы еще качаются? — понимающе улыбнулся Батышев.

— Нет, весы давно стоят, — возразила она, и фраза прозвучала странно: началась с усмешки, а кончилась угрюмо и глухо.

— Ничего, — поспешил успокоить Батышев, — съездите в Прибалтику, и наладится.

Она сказала с уже привычной ему прямотой:

— Это все барахло. Я люблю другого человека.

И опять Батышев не понял, зачем была произнесена эта резкая фраза: чтобы вызвать его да расспросы или, наоборот, прервать неприятный ей разговор.

Марина долила чайник и вновь зажгла газ. А Батышев, чтобы заполнить паузу, стал хвалить квартиру, в которую они так неожиданно попали. Он говорил, что бедные комнаты куда интереснее богатых, потому что эти говорят о вкусах человека, а те лишь о кошельке.

— Я, например, не понимаю коллекционеров, — сказал он. — Вот у меня знакомый живопись собирает. Ну и что? В собственном доме выглядит как смотритель музея. Кажется, кончится экскурсия, мы уйдем — и он уйдет. Уж очень несоразмерны масштабы! Собственный Коровин или Врубель — знаете, это звучит так же странно, как, скажем… ну, личный миноносец или тепловоз…

— Берите колбасу, — сказала девушка. — Оставлять некому. Оля вернется через месяц.

Батышев взял сухарь с колбасой. Он сразу сник и поскучнел. Он любил и умел говорить, легко держал любую аудиторию и гордился этим, как свидетельством своей профессиональной силы. Но тут он был беспомощен. Эта странная девица словно бы автоматически отключалась, едва разговор уходил хоть чуть в сторону от ее сиюминутных желаний, сомнений и нужд. Казалось, весь огромный и бесконечный мир — лишь необязательный придаток к тому, другому, таившемуся за ее сумрачным лбом…

Они допили чай, доели колбасу, и Батышев вежливо посидел в кухне, пока она убрала со стола. И лишь тогда сказал:

— Знаете что, Марина? Вы издергались за день — ложитесь-ка спать. Я посижу тут, а вы пока ложитесь.

— Что значит «вы»? — переспросила она. — А вы?

— Я постараюсь в кресле.

— Еще чего! — сказала девушка, и обида у Батышева прошла. Слушатель ему попался тяжелый, зато с товарищем повезло. — И вообще я не хочу спать, — продолжала Марина. — Знаете что? Ложитесь вы.

— Ну, уж нет. Вы женщина.

Она возмутилась:

— Вот чушь! Какое это имеет значение?

— А что тогда имеет значение? — усмехнулся Батышев.

— То, что вы хотите спать, а я нет.

И опять, даже в этой мелочи, Батышева поразила прямота ее мысли: она шла мимо правил приличия, мимо привычной житейской дипломатии — прямо к сути дела.

По инерции он продолжал упрямиться. Тогда она сказала:

— Вам же нужно выспаться. Мне не обязательно, а в вашем возрасте лучше высыпаться.

Он расхохотался — на комплименты она была мастер. Марина посмотрела с недоумением, потом, поняв, расхохоталась тоже.

Они перешли в комнату. Видимо, хозяйка уехала недавно, воздух не успел застояться, но Батышеву все же почувствовался пыльный привкус нежилья. Он подошел к форточке.

— Вам не будет холодно?

— Я не мерзну, — сказала Марина. — И знаете что? Если вам все равно, говорите мне «ты».

— Как хочешь, — сказал он, — мне не трудно.

Он сел в кресло. Ему совсем не хотелось спать и не хотелось пользоваться сомнительным преимуществом возраста.

— Ну, так что будем делать?

Марина, не отвечая, прошлась по комнате и, остановившись у книжных полок, резко, как мальчишка палкой по забору, провела пальцем по корешкам. Звук вышел рассыпающийся, дребезжащий.

— Давайте гадать, — вдруг предложила она.

— Каким образом?

— По стихам. Называешь страницу и строчку — а там глядим, что кому вышло.

Батышев пожал плечами. Ночь предстояла длинная, спать, скорей всего, не придется. Гадать так гадать.

Выбрали томик Элюара и толстую книгу пословиц и поговорок. Марина принимала это дело всерьез, страницы листала стремительно, и рот ее был жадно приоткрыт. Если строчка выпадала пустая или бессмысленная, она ее вслух не произносила и тут, же называла другие цифры. Поэтому процент удач был довольно высок. Батышев почти сразу получил прекрасную строчку: «Мой дом — его тебе я подарил».

Марина даже ахнула от восторга:

— Это же про Олю Рыжакову!

Она раскрыла сборник изречений и тут же попала на фразу, многозначную, как совет оракула: «День государев, а ночь наша».

— Здорово, а? — восхитилась она. — Прямо, про нас с вами. Современное гадание — у нас девчонки в общежитии изобрели.

— Ну, милая, — возмутился Батышев, — это уж совсем нахальство! Все, что есть на свете, придумали только вы. Да если хочешь знать, когда мне было столько, сколько тебе сейчас, мы с товарищем — он тогда был начинающий поэт — гадали по Блоку.

— Правда? — удивилась девушка и уставилась на него с напряженным интересом. — Ну и как — сошлось?

Батышев развел руками:

— Самое странное, что сошлось. Прямо-таки поразительно сошлось. Конечно, у хорошей поэзии двадцать подтекстов, но все-таки… Правда, мы гадали втроем, и третьему выпало что-то невнятное. А вот товарищ мой попал на строчку — ну, будто специально для гадания.

— Что за строчка?

С недоумением, не рассеявшимся за двадцать с лишним лет, Батышев процитировал:

— «Ты будешь маленьким царем».

Марина нетерпеливо спросила:

— Ну, и кем он стал?