Сири Хустведт - Печали американца

— И вы хотели мне все это рассказать?

Миранда снова посмотрела мне в глаза:

— Я понимаю, это глупо звучит, но это из-за бечевки. Я просто увидела, как Эгги вас обмотала, а вы не сопротивляетесь, не одергиваете ее, просто рукой махнули, и все. Я зашла, а вы сидите, такой смешной, такой серьезный, с невозмутимым лицом, словно ничего особенного не происходит, а кругом эти веревки, как паутина.

— То есть вам захотелось прийти второй раз и рассказать мне все, потому что вы увидели меня связанным?

— Получается, что так, хотя это нелепость.

Миранда сидела в кресле с ногами, подобрав их под себя, и казалась совсем девчонкой. Я понял, что она впервые подпустила меня так близко и от этого чувствует себя уязвимой.

Я кашлянул:

— Ваша дочь пытается починить то, что сломано, связав все воедино. Может, вы пытаетесь как-то связать себя со мной?

— Я же видела, как вы на меня смотрите. Я знаю, что нравлюсь вам, но все время боюсь, может, та, что вам нравится, совсем не я?

Я не знал, куда деваться.

— Джефф ревнует, и мне как-то не хотелось злоупотреблять вашими чувствами, хотя меня тянет к вам. Но сегодня вечером я правда хотела, чтобы вы узнали обо мне побольше.

Она помолчала.

— Мне с вами спокойно. Вы хороший человек.

Слова «спокойно», «хороший» будили в памяти еще одно — «ручной». Одно плохо, вы не в ее вкусе, слишком уж, как бы это помягче сказать, ручной. Миранда поднялась с кресла, подошла к дивану, села рядом и положила мне голову на плечо. Я обнял ее за плечи, притянул к себе, и мы сидели так, не говоря ни слова. Я понимал, что история про дядю Ричарда была даром, приношением, Миранда таким образом говорила не про своего дядю, а про себя. Возможно, глубоко в сердце ты хранил тайну, слишком драгоценную во всей полноте радости или муки, чтобы разделить ее с другими. Это убийство, словно стена, разделило ее жизнь на «до» и «после», детство осталось с той стороны, которая «до». Стыд, даже если стыдиться было нечего, все равно замарал чистоту семейного гнева; куски его ядовитого жала остались в каждом, но самый большой — в отце Миранды. Ему нужна ярость, вспышка бешенства. Они умерли мгновенно. Может, две эти страшные смерти связали Миранду и Лейна? Она же призналась, что виновата бечевка, что ей захотелось рассказать мне все, потому что она увидела меня связанным. В разговоре одна вещь всегда связана с другой. Мир должен быть связным, целостным, а не состоящим из разрозненных частей и кусков.

Миранда повернулась ко мне и прижалась щекой к моей груди.

— Я так устала быть мамой, так устала за все отвечать. На работе ведь почти то же самое, только и слышишь: спросите Миранду, Миранда все сделает. Вечная двужильная Миранда, которая в огне не горит и в воде не тонет. И Джеффу всегда нужна была нянька. А я так иногда хочу, чтобы обо мне хоть чуточку позаботились.

Сквозь рубашку я чувствовал ее слезы.

Я гладил ее по голове, по плечам, ощущая под пальцами жесткие пряди волос, выпуклости позвонков от шеи до поясницы под махровой тканью халата. Чувственное наслаждение ушло куда-то на дно. В конце концов, я был сейчас не столько любовником, сколько матерью. Наконец-то я сжимал в объятиях предмет моих многомесячных вожделений, но этот, по выражению Лоры, «воображаемый объект» оказался несчастным ребенком. За окном пошел дождь. Капли барабанили по стеклу и по потолочному окну этажом выше, и я вспомнил Лейна, удирающего от меня по крышам. Какое же это чудо, когда слепой случай заставляет страстные чувства двоих столкнуться. Ведь, как правило, другой убегает от тебя без оглядки неведомо куда, и догнать его нет никакой возможности.

Я не знаю, сколько мы так просидели, сколько было времени, когда она встала и пошла к себе. Наверное, час ночи. Знаю только, что, когда она обняла меня в последний раз, дождь перестал.

Утром я проснулся от эрекции. Голову будоражили непонятные обрывки сна, где фигурировала незнакомая женщина в дезабилье, запутавшаяся голыми грудями в клейких спагетти, которые, неведомо почему, оплели мою кухню — не иначе как влияние Эгги с ее связующей бечевкой. Сбросив с себя эту пограничную одурь, я тут же вспомнил Миранду в белом халате, приходившую вчера вечером, чтобы рассказать мне историю своего дяди Ричарда и обрести утешение в моих объятиях. Весь день я слушал пациентов, но в памяти, врываясь в ход приема, оживал ее голос. В играх мне всегда отводились мужские роли. Вечная двужильная Миранда. Объясни, что это перенос. Я представлял себе истекающего кровью человека, брошенного на улице с переломанными костями, но улица была какой-то абстрактной, я не знал, как выглядит Западный Кингстон.

В этот день ко мне зашел мистер Т. После двухнедельной госпитализации он продолжал лечиться в Пейн Уитни амбулаторно. Я с удовлетворением отметил, что отказ от зипрексы пошел ему на пользу — он стал уравновешеннее и стройнее. Новая схема лечения включала в себя карбамазепин, рисперидон, литий в малых дозах, зибан в качестве антидепрессанта и золпидем как снотворное. По-моему, ему стало лучше.

— Конечно, и пошатывает и покачивает, — пожаловался он, — но все-таки не так, как раньше. Никаких мрачных-злачных мыслей о смерти, никаких голосов, вернее, они есть, но так, вполголоса, неотчетливо, на заднем плане, удаляясь, не заливаясь. Жалко, что доктор Оден такой молчун. Сплошное киванье, ворчанье и бумагомаранье. Вот я и решил, что пора мне к вам.

— Вам страховки хватает? Она все покрывает?

Он развел руками:

— Да я как-то не думал об этом.

— Что касается платежеспособности, то это можно оформить.

Мистер Т. принялся яростно растирать кисти рук. Под ногтями по-прежнему был толстый слой грязи, но глаза смотрели задумчиво.

— Herz und Herz, — помолвил он. — Zu schwer befunden. Schwerer werden. Leichter sein.

— Это чье?

— «Сердце к сердцу. Тяжко было слово. Стать весомей. Легче слыть». [72] П. Целан, «Что случилось?». Перевод В. Куприянова. Пауль Целан. Он бросился в Сену.

— Поэт. Вы тоже поэт.

Мистер Т. улыбнулся:

— Я тоже.

Поздно вечером, когда я шел к метро, мне снова вспомнилась история дяди Ричарда. Я иногда думаю, что стала такой, какая я есть, именно из-за этого, из-за убийства. Я думал про мистера Т., про его отца и деда, про моего отца и деда, про все предыдущие поколения, населяющие душевное пространство внутри нас, про тишину на этих старых землях, когда призрачные тени движутся или переговариваются, но голоса их настолько тихи, что мы не слышим, как они говорят.

Хотя вечером следующего дня мы с Эглантиной демонтировали ее бечевочные художества, Миранда не поднялась, чтобы забрать дочь. Она просто позвонила Эгги по телефону, и девочка, пару минут поупиравшись, скатилась вниз по лестнице как миленькая. Давешний вечер с Мирандой перерисовал для меня очертания неведомой земли, которую мы называем будущим, этого прибежища страхов и желаний. Одно из моих желаний удалось постичь Джеффри Лейну, причем сделал он это с безумной скоростью, еще до того, как мы обменялись парой слов. Раньше я мечтал «завоевать» Миранду, привести ее и Эгги сюда наверх, в обитель семейного счастья. Теперь понял, эту женщину завоевать нельзя, этого не смогу ни я, ни кто-то другой. Она сама решила прийти ко мне со своей исповедью и мольбой, чтобы о ней хоть чуточку позаботились. Но в ней все равно жил дух протеста, жажда независимости. Она не желала, чтобы ей рассказывали ее собственную жизнь.