Анна Смородина - Объяснение в любви. Рассказы

Серёга и Настя стоят у бетонного перешейка, где озёрная вода с шумом ухает в зарешеченный колодец, откуда по жёлобу-коридору стекает уже узко, ручьём. Рядом — пляжик, сейчас, в августе, как и всегда к концу лета, замусоренный. От пляжа — холм, уводящий в лес. По левую руку — родная для обоих деревня. Сейчас им — не до красот природы, не до купанья, не до грибов… Молодые — в напряжённом разговоре-противостоянии.

Оба крепкие, высокие. Серёга — с тёмно-русым ёжиком, плечи развёрнуты, майка-тельник, штаны-камуфляж. Настя в бандане, удерживающей светло-русые пряди, плещущие на ветру, в красной майке и бриджах. Ладные. Такие, каких немного встретишь, особенно ближе к мегаполису, где всех подряд будто скрючивает и высушивает опаляющая стихия сверхскоростей.

Серёга приехал на свои первые каникулы. К двенадцати ноль-ноль тридцатого августа ему, курсанту Федосову, надлежит прибыть в расположение, а именно — в легендарное Рязанское училище ВДВ. Училище это для Серёги вымечтанное. Никакой другой дороги он не желал себе. Это было всё его — солдатство текло по его жилам, питало все мысли, чувства, взгляд на мир. Год в казарме оказался трудным. Столкнулся он, куражистый, крепкий, самоуверенный парень, с суворовцами. А тех — пятеро, у тех — спайка, один за всех и все — на Серёгу. И всё же перемог, выдюжил, собрался, одолел, прижился… И домой, на каникулы, ехал красавцем — в форме, в купе. Купе — тоже знак иной, служивой судьбы. Кому в деревне так ездить по карману? «Родина платит!» — расхожая поговорка в военной среде. И вот Родина начала платить и по его счетам. А он начал ей принадлежать — совсем, со всеми потрохами…

Когда мать с отцом примчались зимой к нему в больничку (воспаление лёгких после приземления в снег и пробежки), мать причитала, охала, поила клюквенным домашним морсом, а у него даже в бреду, даже с температурой было яркое ощущение — он отрезан. Родители по ту сторону, где любимые места, где баня по субботам, рыбалки, сенокосы… Всё это есть, продолжает существовать, но — без Серёги. И как бы матери ни было жалко его, всё это было зря, не нужно, потому что только растепляло, расслабляло. А выжить можно было, лишь собравшись в тугую пружину. И он твёрдо намеревался выжить в том жёстком, более жёстком, чем он предполагал, мире. Чтоб стать в нём своим, надо было оббиться об углы и стыковочные швы, и натереть твёрдые мозоли, и одеться защитной коростой. Поэтому сейчас всё болело в нём. Тем более надо было опять уезжать, отрываться. Серёга невольно вздохнул. Настя хмыкнула и пожала плечами: «Опять эти вздохи! Что за парень?»

У Насти много приятелей-пацанов. «Женихов» по-деревенски. Ей ещё предстоит последний школьный учебный год. Тут есть струйка тревоги, потому что учиться придется в райцентре, куда будут свозить старшеклассников на специальном автобусе. Их тоже отрывают от дома, этих ребят. Впрочем, Настя в любой компании умела постоять за себя, и она полагает, что статус «примы» от неё не уйдёт. Настя ещё не знает, как резко обрываются тёплые, домашние, поддерживающие нити, и неважно окружающим — кем ты был, каким суперпопулярным, каким классным и незаменимым… Как названивали тебе лучшие мальчишки, и как именно твоя парта бывала на Восьмое марта завалена открытками и мягкими игрушками. Потому-то Настя и хмыкает пренебрежительно, не зная этой больной грани: свой — чужой, или, по-другому, детство — юность. Зато это знает Серёга.

Если б как раньше, год назад, когда они женихались, прикалывались между собой по-свойски, как все, когда это вроде просто так, хоть что-то там и отзывается не в сердце даже только, а во всём существе, он бы сейчас облапил её: «Эх, Настюха! Настёна!» — поцеловал в обе круглые щёчки, и она б встретила это весело, со смехом, — потому что ничего такого, ведь между своими и просто так. А теперь, глядя ей в светлую макушку, он не мог — просто так. Потому-то для него было крайне важно — не спугнуть её, не перевести в смех, в прикол, в шуточки, а показать ей, что он — серьёзно, серьёзней некуда.

Ветерок перебирает её волосы, дует ласково, нежно. И Серёга решается:

— Настя! Выходи за меня замуж.

Повисает пауза. Он — повзрослевший, на отлёте — в иную жизнь, как будто хочет прихватить с собой то, что даст ему тепло и чувство родного дома. А Настя — юная девочка, не знающая и не могущая вместить того, что произошло с ним за этот год. Ей, конечно, льстит то, что он сказал. Она взглядывает на него снизу вверх своими чудесными, прозрачно-зелёными глазами: а может, он шутит? Нет, не похоже. Вдруг она ощущает всю тяжесть его взгляда, прорвавшегося из его призванности и отданности — в её. Всё это материализовавшееся боевое снаряжение десантника запросто сломает хребет любым романтическим отношениям. Призвали его! Его! А её не призывал никто! И хоть ей очень нравится Серёга, но она инстинктивно отшатывается: «Нет, нет! Не хочу!» Он видит её мгновенный испуг, даже ужас, и лицо его меняется: из робкого становится стальным, угрюмым.

Мужчина и женщина на берегу игрушечного озера сошлись в диалоге-противостоянии. «Раздели мою призванность, — позвал он. — Давай серьёзно!» — «Ты что? Ты что? — в ужасе лепечет её душа, — давай полегче, посмеёмся, поприкалываемся. Без этой тяготы, без этой груды вооружения на жизни». Серёга чувствует, что он готов схватить её за плечи и трясти, пока не вылетит из этой головы вся телевизионная, рекламная, гламурная дурь, отравившая между людьми всё и здесь, в русской деревне… Он почти ненавидит её в этот миг за то, что она не знает, не понимает того, что знает он…

— Ладно, пока. Увидимся, — Настя резко разворачивается и по тропе направляется к деревне, не желая длить этот тягостный момент.

Серёга хмуро смотрит ей вслед. Какая ладная! Красивая! Нужная ему!

— Иди, иди, — бормочет он, — катись!

Он сплёвывает под ноги, идёт к пляжу, садится на брёвнышко. Так он сидит долго — ослепший от солнечного блеска раскинувшейся перед ним воды, не в силах сформулировать — зачем всё?.. Его, мужчину, позвала Родина, и он отозвался, он пошёл, хотя — да, вокруг полно народу, не желающего отзываться, а желающего судьбу свою полете, в сторонке и тенёчке протоптать. Может, потому и тем, которые отозвались, им тяжелее — мало несущих. А кто призовёт женщину? Он вот позвал — она не пошла, не хочет мотаться по гарнизонам, тянуться ниткой за мужем, чтоб был он главным. чтоб определял — куда… Потому что и не он определяет-своевольничает, а выше, над ним, вместо неба — Родина… Эх ты, Настюха!..

Через час Серёгу окликнули знакомые ребята, собравшиеся купаться. Они притащили с собой накачанные камеры, и вскоре вокруг царило веселье. Прыгали, плескались, играли в догонялки. А вечером договорились собраться у костра. Впереди у Серёги было ещё несколько свободных домашних дней.