Ольга Батлер - Золотой желудь

А тот следователь был внимательным и участливым. Он заметил, как задрожали перчатки в руках у Лиды. Налил девушке воды из графина, сочувственно произнес: «Мы знаем, что у вас трудности из-за отца»…

Но все это остается невысказанным. У Лидии Николаевны просто нет сил произнести так много слов. Старуха прикрывает глаза, чтобы снова подремать.

По коридору грохочет тележка с тарелками — в больнице обед — и раздатчица спрашивает кого-то грубоватым голосом, стесняясь своей доброты: «Добавку положу, вы, главное, поправляйтесь».

— Пощади меня, Ася, — снова просит Лидия Николаевна, слегка шевельнув до синевы исколотой рукой. — Разве не видишь… я умираю… — вместо связной речи у нее изо рта выходят лишь слабенький свист и хрип. Ее легкие полны жидкости, ее тело забыло, как надо дышать.

Вскоре вокруг Лидии Николаевны начинается небольшая профессиональная суматоха: приходит медсестра, потом врач. Когда старуху везут в лифт, молодое зрение вдруг возвращается к ней, и она замечает светильники на больничном потолке. Один, второй, третий… Четвертый светильник ей хочется потрогать, и она приближается к нему, удивленно разглядывая тоненький слой пыли на плафоне.

Внизу на каталке теперь лежит пустой кокон, из которого только что вылетела бабочка. Никто пока об этом не знает, все продолжают суетиться вокруг него. Все — кроме молодой стройной женщины, которая первой догадалась, отошла от процессии и стоит теперь у стены в позе древней плакальщицы, прикрыв лицо вязаным шарфом. Кто она? — да какая теперь разница.

Гораздо больше Лидию Николаевну волнует мертвая старуха. Подлетев к ней поближе, она ужасается, словно только что посмотрела в зеркало и увидела там чужое лицо. Этот лилово-желтый труп на самом деле прежде был ею.

Но паника быстро проходит. Лидия Николаевна так рада вернувшемуся зрению и свободе, что ей не терпится попробовать свои новые силы. Вылетев на улицу, она летит над парком, удивляясь размерам больничной территории. Вот молодой мужчина в черной куртке вылезает из машины и бежит к кардиологическому корпусу. Это ее внук. Скоро ее тело отвезут вон в тот домик в самом тихом углу парка, украсят и нарядят, чтобы над ним поплакали Света, Сережа и Люси. Ей будет грустно на них смотреть.

Но пока что она счастлива и не задает себе вопросов — куда направиться дальше. Конечно же, туда, куда давно стремилась душа, чтобы начать все сначала, но не находила выхода. Вот она, Москва-река с купальщиками и лодками, золотые луковицы Николая Чудотворца — в пыльном церковном палисаднике цветет сирень, вот красные фабричные кирпичи, два родительских окна.

Опустившись в Теплом переулке, Лида вбегает в подъезд. Нужная ей дверь на месте, и она широко распахнута: на пороге давно ждут улыбающиеся отец с матерью, маленький Алька.

— Маш, мне очень плохо.

— Отчего? — вежливо поинтересовалась она и пальцем нарисовала сердечко на запотевшем лобовом стекле. На улице лил дождь.

Сергей посмотрел на это сердечко, на ее тонкий профиль, на красивые коленки, сомневаясь — говорить ли. Маша его никогда не отвергала, но ответного чувства, вообще никакого чувства он в ней по-прежнему не замечал.

— Скажи, вот у тебя так бывало? — все же начал он. — В сердцевине твоей как будто выжжена черная дыра. И она засасывает все, имевшее неосторожность приблизиться. Сегодня, представляешь, я отъехал от бензоколонки с заправочным пистолетом в бензобаке. Остановился, лишь когда другие водители начали гудеть в клаксоны, кричать, размахивать руками.

— Да ты опасен, — улыбнулась Маша.

— Сам себя боюсь. Я, конечно, посмеялся вместе с ними, потом затормозил в укромном уголке, около аппарата для подкачивания шин, положил голову на руль…

— И что надумал?

— Шины подкачать… — горько пошутил Сергей, обиженный ее равнодушием. — Если тебе на самом деле интересно, то я просто спрашивал себя: ну почему не могу стать самым лучшим для одного-единственного человека? Что я делаю неправильно? Может, ты мне подскажешь, очень тебя прошу.

Маша погладила его руку, и Сергей подумал, что подобный разговор: мольба о любви и холодная ласка в ответ на нее — уже были в его жизни, и совсем недавно. Только теперь роль ему выпала другая. Он жалуется Маше точно так, как Люси жаловалась ему.

— Это пройдет, — сказала Маша. — Ты просто переживаешь смерть бабушки.

Сергей приготовился было с привычной покорностью сменить тему, но в этот раз нервы его не выдержали и он впервые закричал на Машу:

— Да причем здесь бабушка?

Она с легким удивлением отстранилась от него.

— Да при всем. Знаешь, на какой улице мы с тобой находимся?

Он опустил стекло, чтобы рассмотреть табличку на доме, но сквозь дождь было видно плохо, а выходить из машины не хотелось.

— Это Теплый переулок, — сказала Маша.

— Нет такого в районе, — с самоуверенностью коренного москвича отозвался Сергей. — Это улица Тимура Фрунзе, — объявил он, наконец прочитав табличку.

Маша не стала спорить.

— Вон тот дом видишь? — спросила она.

Сергей сквозь капли и подтеки всмотрелся в пятиэтажное старое здание.

— Ну вижу.

— В пятидесятые годы его не снесли, как ваш дом, когда расширяли проспект. На чердаке этого дома есть тайник, оставленный моей бабушкой.

— Ох, и сочинительница ты, Машка! Тебе детективы надо писать.

Перегнувшись к Машиному сиденью, Сергей неловко обнял девушку. И зачем серьезными разговорами ее мучаю, подумал он. Держать в руках любимую — разве это не счастье? А ему, зануде, надо везде галочки поставить, ответы на все вопросы получить.

— Сережа, писательницей становиться не хочу. Мне петь нравится.

— Да все я понимаю. Талант твой тебе покоя не даст. Что ты сейчас проходишь со своей тетенькой из консерватории?

— Арию Снегурочки, где она тает и поет: что со мной, блаженство или смерть? Какой восторг, какая чувств истома… О мать Весна, благодарю за радость, за сладкий дар любви.

— Спой это, а не рассказывай. Я от твоего пения в транс впадаю.

Он уговорил, и Маша спела, впервые глядя Сергею прямо в глаза. У него мурашки побежали по коже от этого негромкого пения, и он растроганно признался, когда она закончила:

— Я сам растаял… Ты станешь большой певицей. Ну к чему тебе этот ресторан, пьяные рожи, которые за тобой увиваются? — ревность давно не давала ему покоя. — Увольняйся, я буду тебя поддерживать.

— Содержанкой хочешь сделать?

— Женой.

Он забыл, что у него уже есть и жена, и дочка. Маша тоже не стала ему об этом напоминать, выслушала предложение благосклонно. Они даже поговорили о будущих детях. Лишь одна запинка случилась — когда прозвучала неожиданная Машина оговорка: «Ничего такого не будет никогда».