Николай Климонтович - Дюк Эллингтон Бридж. Новелла

Конституционные конвульсии в России продолжались вплоть до конца правления Романовых и даже позже: Александр-освободитель был убит, его внук восстановил парламент, но и для него дело кончилось плохо. После февраля сторонников Учредительного собрания, а значит и конституционного правления, извели большевики, и лишь через двадцать лет России была дарована новая конституция, которую Вышинский переписал с Кодекса Наполеона, что заставляет опять вспомнить античных греков, а следом за ними римлян, и сталинская эта конституция была самым виртуальным, как стали выражаться много позже, самым мифо-поэтическим государственным документом всех времен и народов: к примеру, она гарантировала свободу слова и печати, что было на Руси лишь в самом конце правления ненавистной династии, и даровала выборную систему управления, при которой никакого выбора не было, поскольку в избирательных бюллетенях стояло всегда одно и то же имя. Кстати, бытовало и соответствующее официально внедренное выражение под солнцем сталинской конституции…

Короче говоря, Володя Теркин очень рано выбрал не только свой предмет, но и свою историческую тему, и ко времени нашего знакомства в Институте славянских исследований Февральской конституцией он и продолжал заниматься.

Он легко поступил в университет — медалист, — не ведая о пятом пункте, была еще сильна инерция оттепели, и до поры не задумывался о своем еврействе: его мама-коммунистка об этом никогда не пеклась, заботилась о пропитании. Первую прививку национального самосознания Володя принял — это странно, но так — только в августе шестьдесят восьмого года, то есть на каникулах между первым и вторым курсами, когда советские танки вошли в Прагу и окончательно пресеклись краткие и слякотные, путаные хрущевские попустительства.

Трудно понять, отчего именно попранная чешская свобода произвела в душе Володи такую перемену: скорее всего оппозиционность деспотичной власти отлилась в наиболее удобную форму — он вдруг остро почувствовал себя евреем. И тут же, как часто случается в жизни, подвернулась оказия: один сокурсник вовлек Володю в домашний студенческий кружок изучения иврита. В кружке была молодежь значительно более обеспеченная, один даже адмиральский внук с банданой на голове, и Володе открылся простор не только изучить диковинное письмо своих баснословных предков, но и потренировать гордость и умение держать себя достойно среди людей, сословно стоявших выше него. К тому же у него было хоть и русское имя, но способности явно более выраженные, чем у других семинаристов, — так некогда разночинцы сначала потеснили, а потом и вовсе узурпировали русскую дворянскую культуру.

В кружке все готовились ехать . Это были годы очередного еврейского исхода из России, третьей, если считать со времен Шолома Алейхема, алии , и велико было сионистское воодушевление. Иврит учили, разумеется, для того, чтобы на земле обетованной сразу включиться в жизнь праведную и боевую. Заметим, что этого воодушевления хватило немногим тогдашним советским евреям, и в большинстве, едва доехав до Вены, они забывали о своих героических намерениях и оказывались кто где: в США, в Канаде, в Австралии, даже в ЮАР, но только не на земле, завещанной Аврааму. Среди этих малодушных, как мы знаем, позже оказался и мой Володя.

Решение не поддаваться сионистскому воодушевлению Володя Теркин принял задолго до собеседования в ХИАС. Он чувствовал себя пацифистом, презирал любой окраски казенный патриотизм и в ивритском семинаре даже отказался надевать кипу. Он хотел быть человеком мира , и много позже с удивлением открыл для себя, сколь точен был ждановский термин безродный космополит . И как верны искусственные еврейско-русские фамилии, возникшие еще при царской переписи: Безродные, Непомнящие, Неизвестные или Беспрозванные… А там понял больше, что он — не человек обретения чуждой ему родины , — сын диаспоры, то есть опять-таки человек космоса и Нового Света, но не нового мира. Поэтому, бывая в кружке, он предавался ивриту как забаве, лишь на всякий случай, а в университете и в библиотеке налегал на английский. Впрочем, в Израиль он потом, через много лет, съездил — посидеть в библиотеке Иерусалимского университета, сионизм и русская социал-демократия оказались тесно связаны. Примкнул к экскурсии: Иордан, в котором неистовый Иоанн крестил неофитов, оказался бурой от глины речушкой не шире Мойки, каким он, впрочем, и изображен на картине Иванова; в Храме Креста Господня монах-служитель, грек с Афона, грубо толкался, перед тем как запустить страждущих приобщения к святыне и позволить туристам залезть в низкую, неудобную дыру. Володя не смог удержаться и, презирая себя за малодушие, как человек, понимающий, что ему морочат голову, но из упрямства вступающий в игру с уличными жуликами, положил-таки свою ладонь на безликий камень посреди Храма — прикоснулся пупа земли . По дороге в Эйлат трудолюбие единоплеменников его восхитило: и фабрики косметики в кибуце на Мертвом море, и финиковые пальмы вдоль дороги в пустыню Негев, к каждой из которых был подведен контролируемый электроникой капилляр…

Готовился к отъезду тщательно.

Решающий разговор с матерью отложил на последний момент: от ее согласия или несогласия его решение не могло зависеть, но получить разрешение на выезд без ее письменного заявления было нельзя, такие в те времена всевластия грозного ОВИРа были патриархальные порядки. По чьей-то подсказке Володя приобрел книгу, выпущенную в Москве издательством Прогресс то ли по халатности цензуры, то ли по прямому попустительству, — Американские фонды . Попустительству потому, что в книге перечислялись фонды не православные или католические, не мормонские или, скажем, баптистские, но сплошь еврейские.

План Володи был прост, и путь не им проложен: “Шереметьево” в Москве, Вена, Рим, лагерь в Остии, собеседование и отбытие в США. Там обращение в один из фондов, обретение общины при синагоге, получение гранта, бесплатные курсы американского английского, подтверждение диплома Ленинградского университета, поступление в докторантуру с тем, чтобы продолжать штудии в области конституционных форм правления… Забегая вперед, скажу, что, пусть и со значительными заминками, все так и получилось.

В библиотеке в спецхране он выискал и том де Токвиля издания издательства “Книжное Дело” 1897 года. Это была воистину бесценная находка. Володя делал выписки, и всего больше его поражало, что некий французский аристократ больше полутора столетия назад разглядел в демократичнейшем политическом устройстве Соединенных Штатов — он сравнивал американскую демократию с французской просвещенной монархией, а не с русским деспотизмом, конечно — многие изъяны. Вот, например, восхитительный пассаж: “Не существует монарха, обладающего достаточной властью для того, чтобы объединить все силы общества и побороть любое сопротивление, тогда как большинство, пользующееся правом создавать законы и проводить их в исполнение, легко может это сделать”. Да, даже тотальная советская власть не смогла на всякий роток накинуть платок, чего стоят одни только анекдоты, и самиздат, и кухонные разговоры. А вот если бы все поголовно в Стране Советов верили в коммунистические бредни, то тогда никто не смел бы и пикнуть и все общество перешло бы, так сказать, на самоконвоирование, — эта мечта, впрочем, была близка к осуществлению путем тотального доносительства, к которому оказался так склонен народ-богоносец…