Николай Климонтович - Дюк Эллингтон Бридж. Новелла

Володе трудно было поверить этой версии. Убить себя из-за измены кузины, которую знал с того времени, когда они вместе сидели на горшке, казалось ему, по меньшей мере легкомысленным. Мексиканцы же — не цыгане, хотя тоже с юга. Представление об особой горделивости цыган в половых вопросах он вынес из повести Мериме о Кармен, а также из Пушкина, хоть там выходило наоборот: как раз цыгане посоветовали ревнивцу Алеко уйти, оставь нас, гордый человек , что-то в этом роде. Нет, в самоубийстве из-за любовных дел с женщинами чудилось Володе что-то оперное и пошловатое, на публику. Конечно, Мануэль был еще очень юн, на пять лет моложе Володи, но он был из приличной семьи, воспитанный и образованный человек, а поступить так с собою, когда у тебя все впереди, было непостижимо глупо. К тому ж католическая церковь считает самоубийство смертным грехом.

На похороны Мануэля Володя попасть не смог: приехали родственники и забрали тело. В закрытом гробу, потому что тело долго пролежало в муравейнике. И вещи. А через два дня за стенкой уже жила какая-то провинциальная толстая американка в веснушках. Володя сразу ее невзлюбил. И не из-за веснушек, которые, впрочем, ему тоже не нравились. Но прежде потому, что она бесцеремонно заняла место Мануэля. А еще потому, что, едва она появлялась из комнаты на их общей веранде — разделяла их только низенькая перегородка — вокруг нее мигом образовывалась груда мусора: обрывки бумаги, — она имела привычку мелко рвать исписанные листочки и бросать клочки на пол, — обертки от сникерсов, крошки картофельных чипсов и горы банановых объедков. Мануэль же был очень чистоплотным, следил за собой, брюки всегда отглажены, чистые рубашки, подчас от него очень вкусно пахло.

Володя успел подобрать несколько кассет Мануэля, которые в спешке обронили его родственники. Он слушал Метаморфозы , музыка эта звучала невыносимо грустно и красиво, до слез, и теперь было ясно, что именно она предвещала. Володя до того никогда не терял людей, которых любил, и казалось, что Мануэль жив, что он здесь, за стенкой. Потому что было непостижимо для Володи, что вот он был-был рядом и теперь его нет. И никогда не будет. И он больше никогда не взойдет на половину Володи, дурашливо протягивая руку: tovarish Misha… И Володя при этом воспоминании испытывал невозможную, горькую, нежность.

Нет, все произошло не из-за кузины, даже имени которой Володя не знал, Мануэль не называл, из-за чего-то другого, чему не было названия. Теперь он понимал, что ничего не знал о Мануэле, просто никогда им всерьез не интересовался. Как редко думал о матери, не хотел вдаваться, что там у нее на душе. Он даже хотел тут же позвонить Розе Моисеевне, хоть день был неурочный, но вспомнил, что в России теперь только-только светает. Наверное, он, Володя, черствый и поверхностный человек. Именно тогда он решил, что так или иначе, но заберет мать в Америку.

Володя пытался вспомнить кое-что из того, что Мануэль пытался объяснить ему про кровь и песок, и вспомнил лишь, что умереть в красивом и честном бою от шпаги тореадора — для быка счастье и наслаждение. Тогда, помнится, это утверждение вызвало у Володи сильное сомнение. Но спорить он, конечно, не стал, испанцам виднее, они всю жизнь с быками, коррида их национальная гордость…

Он все еще оплакивал смерть Мануэля, все время думал об этой странной и страшной смерти и о хрупком теле товарища, лежавшем в муравейнике в скалах под мостом. Потом появилась Мэри. И воспоминания о Мануэле, казалось, отодвинулись, размылись в памяти . Любовь выскочила из-за угла, как убийца с ножом , цитировал он ей позже, но она никак не могла понять, в чем соль этой дурацкой фразы.

Впрочем, цитату эту Володя вспомнил ради красного словца, и оценить ее могла только девушка советского книжного воспитания. Мэри Левитски не была советской девушкой. И никто ниоткуда не выскакивал. Мэри сама подошла к Володе после занятий и попросила давать ей дополнительно уроки native русского, от носителя языка. Она готовилась стать политологом, хотела попасть в СССР с миссией ООН, университетского русского ей было совершенно недостаточно. На ней была кофта, какие в Америке называют mae west, мешком, так что можно было сомневаться, есть ли у нее под кофтой грудь. Володя неуверенно спросил: отдельно заниматься со студенткой — не против ли университетских правил? Мэри не успела ответить. Мимо них проходил коллега Володи, тоже докторант, носивший уже тогда рваные джинсы, хотя в моду это вошло позже, обронил небрежно gets her hooks into you. Что-то вроде подцепил а, так понял Володя, он был еще слаб в сленге, по-русски, наверное, заарканила или захомутала. Что ж, Володе и раньше этот тип казался хамоватым. Приехал, наверное, откуда-нибудь из Оклахомы, деревенщина, ковбой.

Мэри Володя раскусил быстро: она была очень избалована и обладала командным характером со склонностью к припадкам истерии, всегда неожиданным. Уже на второй день знакомства она ни с того ни с сего заявила, что подростком была так некрасива, что ненавидела родителей, себя, всех окружающих и хотела поджечь дом. Никто же не знал, что она вырастет такой beauty , добавила она с невинным самодовольством. Володе оставалось лишь промолчать: beauty Мэри можно было назвать лишь в остром порыве благожелательности. Она была приземиста, с широкими, как таз , бедрами, с толстыми, сильными, перекачанными, как у плохой балерины, икрами. Привлекательно было только ее лицо: темные густые волосы, рыжие на просвет, хорошенькие носик и губки, большие зеленые близорукие глаза, которые превращались в симпатичные щелочки, когда она смеялась, морща носик и открывая крупные зубы. Пара дополнительных уроков, которые Володя ей успел-таки дать, задерживаясь после занятий, увенчалась тем, что он получил приглашение познакомиться с ее родителями.

Так Володя и задумывал. Семейство Левитски занимало огромный четырехэтажный особняк в хорошем зеленом районе, где из цветных могли оказаться разве что мусорщики: папа известный lawyer по налоговой части, значит, очень богатый, что ж, все шло как по маслу. Мэри попросила захватить чего-нибудь вкусненького , остановилась на мороженом. Володя удивился, но купил — клубничное. Папа оказался строг и моложав. С лойершей язык оказалось найти проще, ее бабушка тоже была из Белоруссии, да-да, из Кишинева , она помнила даже pogrom , это ужас, ужас. Съели Володино мороженое, а больше ничего не предложили, даже чая. Но уже на другой день Мэри заявила, что на уикэнд они едут в Дэлавер, где у семейства — вилла на океане. Два часа, бензин мой , добавила она. И не подумав спросить, нет ли у Володи других планов на конец недели.