Ванесса Диффенбах - Язык цветов

– Молодец, – сказала она, когда я ответила на пулеметную очередь ее вопросов. – Умница. Быстро учишься. – Она отодвинула мой стул, и я сползла с сиденья. – Теперь иди в сад, пока я готовлю ужин. Перед каждым знакомым цветком останавливайся и задавай себе те же вопросы, которые мы только что обсуждали. Сколько лепестков, какого цвета и формы? Если видишь розу, подумай – что делает ее розой, а не подсолнухом?

Элизабет по-прежнему перечисляла вопросы, а я бежала к двери.

– Выбери что-нибудь для Кэтрин! – крикнула она.

Я сбежала по крыльцу и скрылась в саду.

Рената удивилась, увидев меня сидящей на тротуаре в семь утра; сама она парковала машину на пустой улице. Я всю ночь не спала, и по мне это было видно. Она вскинула брови и улыбнулась.

– Ждала Санта-Клауса? – спросила она. – Тебе так и не рассказали о нем правду?

– Нет, – ответила я. – Как-то не случилось.

Вслед за Ренатой я зашла в холодильник и помогла вытащить ведра с алыми розами, белыми гвоздиками и гипсофилой. Мои самые нелюбимые цветы.

– Надеюсь, это не ты?.. Это по просьбе спятившей невесты?

– Она угрожала меня прикончить, – ответила Рената. Мы обе терпеть не могли красные розы. Рената вышла и вернулась с двумя стаканчиками кофе. Я к тому времени сделала уже три корзины для свадебного стола.

– Спасибо. – Я взяла бумажный стаканчик.

– Не за что. И не гони так. Чем быстрей закончим, тем больше времени мне придется провести на рождественском сборище у матери.

Я взяла розу и принялась, как в замедленной съемке, срезать шипы, раскладывая их на столе в аккуратную линию.

– Уже лучше, – сказала Рената. – Но можно еще медленнее.

Все утро мы работали нарочито медленно, но все равно управились к полудню. Рената взяла список и дважды проверила букеты.

– Все?

– Да, – ответила она. – К сожалению. Только доставка и рождественский обед у мамы – кстати, ты идешь со мной.

– Нет, спасибо, – ответила я, отхлебнула холодного кофе и надела рюкзак.

– Думаешь, у тебя есть выбор? Не-а.

Я могла бы начать спорить, но чувствовала себя в долгу за премию, к тому же праздничный обед с кучей еды – это было по мне, пусть даже я не знала, что такое праздничное настроение. Русскую кухню я никогда не пробовала, но все равно она наверняка лучше, чем ветчина, которую я планировала съесть прямо из банки.

– Ладно, – ответила я. – Но в пять у меня дела.

Рената рассмеялась. Наверное, ей тоже казалось невозможным, что у меня могут быть какие-то дела в Рождество.

Мать Ренаты жила в Ричмонд-Дистрикт, и мы отправились туда самым долгим путем.

– Моя мать – стихийное бедствие, – сказала Рената.

– В каком смысле? – спросила я.

– В любом, – ответила она.

Мы притормозили у дома, выкрашенного в ярко-розовый. На деревянном столбе развевался рождественский флаг, а крыльцо было уставлено светящимися пластиковыми фигурками: ангелы, олени, бурундуки в колпаках Санта-Клауса и пингвины в вязаных шарфах.

Рената толкнула дверь, и нас обдало волной жара. На подушках, подлокотниках и спинке единственного дивана сидели мужчины и женщины; мальчики и девочки школьного возраста валялись на пушистом ковре, а через их худые ноги переползали младенцы. Я вошла и сняла куртку и свитер, но дорога к гардеробу, возле которого Рената разговаривала с девушкой моего возраста, была полностью перегорожена чьими-то маленькими руками и ногами.

Так я и стояла у двери, когда, проталкиваясь сквозь толпу, ко мне подошла копия Ренаты, только постарше и покруглее. В руках у нее был большой деревянный поднос с нарезанными апельсинами, орехами, сушеным инжиром и финиками.

– Виктория! – воскликнула она, увидев меня, всучила поднос развалившейся на диване Наталье и перешагнула через детей, перегородивших путь. Когда она обняла меня, мое лицо оказалось у нее под мышкой и широкие рукава серого шерстяного свитера накрыли мне спину, как крылья живого существа. Она была высокой и крепкой, и, когда я наконец вырвалась из ее объятий, она схватила меня за плечи и подняла мое лицо, чтобы рассмотреть его получше. – Прекрасная Виктория, – сказала она, и ее длинные волнистые седые волосы колыхнулись и защекотали мне щеки. – Мои дочери так много о тебе рассказывали, что я полюбила тебя еще до того, как увидела!

От нее пахло примулами и яблочным сидром. Я отодвинулась.

– Спасибо, что пригласили, миссис… – Тут я остановилась и поняла, что Рената так и не сказала мне свою фамилию.

– Марта Рубина, – ответила она. – Но отзываюсь я только на мамашу Марту. – Она потянулась ко мне, словно хотела пожать руку, но вместо этого расхохоталась и снова задушила в объятиях. Хорошо, что мы стояли в углу и массивные оштукатуренные стены не давали мне упасть.

Она подтолкнула меня в комнату, обняла за плечи и провела по кругу. Дети разбежались, а Рената, сидевшая на складном стуле в углу, наблюдала за нами с удивленной улыбкой.

Мамаша Марта проводила меня на кухню и усадила за стол, поставив передо мной две тарелки, доверху заполненные едой. На одной лежала целая запеченная рыбина со специями и какими-то корнеплодами. На второй – бобы, горох и картошка, посыпанная петрушкой. Она вручила мне вилку, ложку и вдобавок – тарелку грибного супа.

– Мы все давно поели, – сказала она, – но я тебе специально оставила. Рената сказала, что ты будешь голодная, а мне только дай кого накормить. Любимое дело.

Мамаша Марта села напротив, очистила мне рыбу от костей, ткнула пальцем горох и бросилась его подогревать, крича, что он слишком остыл. И на ходу знакомила со всеми, кто заглядывал в кухню: дочерьми, зятьями, внуками, подружками и бойфрендами разных членов семьи.

Я смотрела на них, молча кивала, но ни разу не опустила вилку.

Я заснула у мамаши Марты. Не нарочно. После ужина улизнула в пустую комнату для гостей, и тут плотный обед и вчерашняя бессонница меня доконали – не успела я прилечь, как отключилась.

Наутро меня разбудил запах кофе. Я потянулась и стала бродить по коридорам, пока не нашла ванную. Дверь была открыта. За прозрачной пластиковой шторкой мамаша Марта принимала душ. Увидев ее, я развернулась и бросилась прочь по коридору.

– Да заходи ты! – крикнула она мне вслед. – Ванная-то только одна! На меня не обращай внимания.

Рената была на кухне и разливала кофе. Она протянула мне чашку.

– Твоя мать принимает душ, – сказала я.

– С открытой дверью небось? – зевнула она.

Я кивнула.

– Ну извини.

Я налила себе кофе и встала, облокотившись о раковину.

– В России мама была акушеркой, – пояснила Рената. – Поэтому ей не привыкать видеть женщин голыми буквально через секунду после знакомства. Америка семидесятых пришлась ей по вкусу, и, кажется, она даже не видит, что времена изменились.