Дмитрий Лычев - (Интро)миссия

Опять уснул, последовав примеру сопалатников. Проснулся — а нас уже пятеро: еврейчика привезли, тоже с сердцем. Но место самого больного занято. Хоть и умный еврейчик, но самый больной — я. „…Опыт, сын ошибок трудных. И гений, парадоксов друг. И случай…“ — это я ему так сказал. Но он Пушкина тоже знал. Хрен с ним! Уже почти шесть, а я еще не купался. „Костик, пойдем! Летс гоу, как говорят в Америке“. Кстати, мы только на инглише с ним и трепались — назло остальным. А еврейчик, хоть и умненький, а инглишем не владел. Впрочем, хватит о нем. У него писька маленькая. Так мне сразу показалось, а от мысли проверить стало тошно.

А вот у Костика — большая. Это я узрел, когда он предстал предо мной в трусиках. Разбежался — и грациозно нырнул прямо в Россь. Я — за ним. Особенно развернуться было негде, все больные вылезли на пляж, поэтому плавали недолго. Да и к тому же с непривычки всё замерзло. Обсохли. Я предложил пройтись вдоль речки. Согласился — а что еще делать? Когда мы отошли от общей массы больных, я начал расспрашивать: а как здесь насчет баб-с? Есть в аптеке одна хорошенькая, только вот не любит она Костю… Всем дает, а вот его не приемлет категорически. Вместе с братцем в госпитальной аптеке работает. Брату лет двадцать — это на мой вопрос. А она очень даже симпатичная… Костик аж возбудился. Какой же он классный, когда в одних трусах! Мускулистый, попочка аккуратная, ножки стройные. Беру! Но не знаю, на какой козе подъехать. Выражаю сожаление по поводу того, что с бабами туговато. Говорю, что в принципе мне всё равно — с сестрой или с братом. „Ты не знаешь, может, брат дает?“ Не знает Костик, не проверял. „Раз уж такое дело, Константин, давай хоть братца раскрутим“. „Что я, педик, что ли?“ „Да брось ты! Один раз — не пидарас. Ты — в рот, я — в зад. Или наоборот“. Остановились. Смотрит с интересом: „А что это тебя на мужиков тянет?“ „А мне всё равно — хочется ведь“. Он соглашается. И ему тоже хочется — сам сказал.

Отошли мы уже далеко, купающихся больных почти не видно. Впереди несколько кустиков прямо на берегу. Надоело, давай посидим. Да и возбудился я от таких разговоров. И Костик тоже. Сели. Смотрю, а там эрекция полным ходом, через трусы пульсация чувствуется. Трусики мокрые — всё-всё видно. Смотрел до тех пор, пока Костик мой ясный и непорочный взор, направленный туда, не перехватил. Он предложил кончить вручную. Я решил немного поиздеваться: „Ага, так ты, оказывается, злостный онанист!“ Он обиделся. Наверно, для него это так же плохо, как и педик. „Я, — говорю, — в кулак не кончаю. Западло. Уж лучше мальчика найти и в попку ему разрядиться, чем с пальцами общаться. Не приемлю категорически“. Это я сейчас так коротко описываю. Тогда, сидя на берегу и свесив ноги в Россь, я произнес гневную речь типа лекции „О вреде онанизма как порока, калечащего психику советского солдата, защитника Отечества, и дискредитирующего оного“. Подействовало. Но эрекция не спадала. Я посмотрел Костику прямо в глаза. Он — в мои. Мальчик не глупый, всё понял: трусики приспустил сразу.

Меч-кладенец весь затрепетал, вырываясь наружу. Красивый меч, прямой, дюймов на восемь. Конечно, красивый — только вот боюсь, красоту эту еще кто-нибудь увидит… Мы перебрались в глубь кустов. Я расчистил ложе, повалил Костика и лег сверху. Только приблизил свои губы к его — он отвернулся. Гад, не хочет целоваться! А сердечко стучит сильно-сильно. Сейчас бы кардиограмму — обоих бы сразу комиссовали. Странно, что подобные мысли приходят в такой момент. Не о том ты, Димка, думаешь… Сосать надо, сосать! Целуя каждый сантиметр его прекрасного загорелого тела, я добрался до кладенца. Отсос в фантастическом ритме подействовал на них обоих очень быстро. Кладенец низверг в верхний бездонный колодец неимоверное количество сока, а его хозяин, казалось, вот-вот потеряет сознание. Тяжело дыша, он привстал, прислонился к пеньку и начал произносить что-то несвязное. Меч успокоился, уменьшился в размерах и стал напоминать нечто средневропейское и тривиальное. Я же возбудился не на шутку. Осознавая, что Костик при случае может положить меня одной левой, но движимый животными инстинктами, я навис над ним. Малыш открыл глаза и увидел перед собой нечто более прекрасное, чем женский половой орган. Он хотел спросить, что всё это значит, однако лишь успел открыть рот. Я вошел глубоко.

Я сразу понял, что Костик необычайно талантлив. Заглотнул моментально и предложил такой темп, что даже я не сразу вошел в ритм. Пальцы его оказались в моей клоаке, и я не выдержал. Не предупредив малыша о самом главном испытании, я пролез до максимума и разрядился. Костик пытался вырваться, но я, хладнокровно держа его за жабры, подождал, пока не солью полностью. Освободив рот от своего в нем присутствия, я прильнул к его губам. Теперь он уже вовсю работал языком. Нам было всё равно, что прямо над нами очень низко пролетелел самолет. Изредка мы прерывались, высовывали головы, как суслики, обозревая окрестности. Потом опять. Только его губы… Его язык…

Я захотел отдаться. Целиком, с потрохами. Говорю. Конечно, о чем речь! Он так и сидит, прислонившись к пню. Меч готов. Я сажусь на него. Приступ боли почти мгновенен. Это великолепно, как хорошо он в меня забрался! Начинаю медленно раскачиваться на троне, приводя малыша в совершенно дикое состояние блаженства. Он таранит меня всё глубже и глубже. Наконец, я уже не чувствую кайфа, да и он устает. Нежно приподнимаю его. Слившись в поцелуе, встаем. Я становлюсь буквой „зю“. Он опять таранит меня с удвоенной силой и энергией. Мне больно только чуть-чуть. Потом я уже улетаю. Чувствую только скольжение меча в себе, остального уже не представляю. Всё, не могу, сейчас упаду! Но он крепко держит меня. Держит с такой силой, что не стоит и думать о падении. Наконец, он не выдерживает. Начинает рычать, стонать… Всё. Я чувствую, что всё. Внутри меня бьется в конвульсиях и изрыгает теплоту его кладенец. Я, почти без чувств, только с одним реальным ощущением вечного блаженства, падаю на траву. Мне ничего не надо, только безумно не хочется уходить отсюда. Я его уже люблю.

Мой бог барахтается в речке. Я не хочу к нему — просто нет сил. Вот он выходит и, мокрый и холодный, ложится на меня. И ему, оказывается, ничего и никого не надо, кроме меня. И он меня любит. Во всяком случае, говорит об этом. Врешь, дурашка, это не любовь! Просто тебе со мной хорошо. И я его не люблю. Он просто нравится мне безумно. Люблю я только себя.

Опять чувствую прилив сил. И писька моя это чувствует. Я предлагаю курс по полной программе. Не сразу, но соглашается. Он полностью, всецело мой. Вот он опять лежит на спине, прислонившись к пню. Я раздвигаю его ноги. Мой язык скользит по обмякшему мечу, переходит на мешочки с орехами. Губы обволакивают их. Они уже внутри меня. Стонет. Каждый волосок его мешочков отзывается ответными чувствами. Вот я уже у входа в него. Костика охватывает дрожь, когда мой язык нежно обхаживает вход в его пещеру. Вот язык уже там, внутри, всё дальше и дальше пробирается по теплому туннелю. Хватит, хорошего понемножку!