Дмитрий Лычев - (Интро)миссия

— Вить, тебе рассказали, чё мы с Ростиком вытворили на первое апреля?

— Ага, мы тоже со смеху попадали!

— Нет, это шоу надо было видеть! Многое потерял. И, ты знаешь, мне показалось, что у Ростика есть некоторые отклонения от нормы…

— А у тебя?

— Ну-у, если вы с Денисом присылаете мне открыточки, значит, и у меня есть. И у Дениса, и у тебя…

— Сам догадался или Денис подсказал?

— Я догадливый. Сам. А вам как эта умная идея в головы ваши светлые пришла?

— Ты считаешь ее умной?

— Для вас — да. И вообще, я не люблю, когда отвечают вопросом на вопрос. Мы не на Привозе. Если не хочешь отвечать — вааще молчи, — я демонстративно надулся и углубился в бирки.

— Да ладно, извини. Просто пошутили.

— „Просто так“ чирей… Я что, какой-то повод давал?

— Ну что ты кипятишься?

— В таком случае, почему мне, а не Ростику, например? Обидно не это, а то, что ты не можешь объяснить причину. Или не хочешь?

— Ну… нам просто показалось…

— А ты знаешь, правильно показалось! В точку попали! — здесь я сделал вид, что злюсь.

— Да?

— Хвалю за проницательность. Ты такой же сообразительный, как и красивый. Если не веришь, я и доказать могу.

— Как?

— Плохой вопрос. Считай, что я ничего тебе про твою сообразительность не говорил…

Виктор ушел за противогазами. Со стороны это должно было смотреться, как из партера на сцену. Бенефис я считал удачным. Только вот в сценарии забыли указать, каков будет финал спектакля. Виктор вернулся. Я сказал:

— Спасибо. Не, я серьезно, Вить, — вновь попытался вернуться к теме я, не отрываясь от бирок, — ты мне понравился сразу, как только появился. Боюсь говорить, но по-моему, я влюбился в тебя. Не до сумасшествия, но ты действительно мне нравишься… И я хочу в ответ на поздравления с восьмым марта поздравить тебя с двадцать третьим февраля. Я подарю тебе себя…

Я вещал с пафосом, чтобы в случае бурной реации свести всё на продолжение первого апреля. А реакции не было никакой — опять убежал за новой порцией противогазов.

— Ну и чё? Вы только писать мастера? Так-то вы все смелые, а когда коснется дела — в кусты! Иди ко мне…

Виктор стоит, как вкопанный, и я иду на него сам. Обнимаю. Целую. Еще раз — теперь в шею. Его рука — у меня на талии. Еще поцелуй. Моя рука у него на ширинке. Его вторая рука тоже на моей талии. Я разминаю его спереди. Он кладет руки мне на задницу. Я смотрю ему в глаза. Он не выдерживает моего взгляда. Я пытаюсь дотронуться губами до его губ. Он делает попытку отвернуться. Я больше не пытаюсь целовать его. В ширинке чувствуется шевеление. Я расстегиваю ему ПШ. Он мнет мне ягодицы. Я расстегиваю пуговицы на штанах. Его пенис вываливается. Он красивый. Он встает всё больше. Я целую Виктора в пупок. Он слегка давит на мою голову. Мой язык спускается к лобку. Волосы приятно пахнут. Пенис встал полностью. Он поднялся кверху, головка полностью открылась. Мой язык ее лижет. Виктор стонет. Я беру в рот. Виктор обхватывает мою голову руками. Я сосу. Его пенис приятен на вкус. Солоноватой жидкости много. Я начинаю увеличивать темп. Виктор просит подождать, потому что сейчас кончит. Я сосу еще быстрее. Виктор пытается отстранить меня и говорит, что кончает. Я заглатываю его пенис. Виктор действительно кончает мне в рот. Я глотаю его сперму. Виктор застегивает штаны. Я вытираю рот рукавом. Виктор застегивает ПШ. Я сажусь на стул и начинаю писать бирки. Мне плохо…

— Ну чё, видишь — ты оказался прав, предполагая, что я педик. Правда, что-то особо не было видно, что твое мужское тело истосковалось по моему. Скажи Денису, поделись радостью — может, и его тело по мне тоскует? Я у него тоже отсосу. А хочешь — можешь выебать меня в сраку. Или на пару с Денисом. Насколько я видел, у него раза в два побольше будет…

— Да ты что, совсем взбесился, что ли?! Если бы мы знали, что ты такой ебанутый, ничего бы не писали. И давай забудем об этом!

— Хорошо…

И правда — чего это я вдруг? То, что я сотворил с Ростиком, ни в какое сравнение не идет с безобидной открыткой, которую я сам, кстати, и обнародовал. Нет, в этой армии я всё-таки шизею — медленно, зато однозначно. Ладно, если бы течка была… Нет, с головой у меня точно не в порядке! Обидел парня ни за что… Под вечер, когда мы вместе складываем противогазы с новыми бирками, я прошу меня извинить. Виктор хлопает по плечу и уходит первым, со словами:

— Да ладно, всё было здорово.

„…Ну вот, и этому сказал, что он самый лучший. Повторяться начал, старик! Когда-нибудь они соберутся все вместе и спросят: а кто на самом деле самый лучший? Я ж не смогу ответить! И мне будет стыдно. Всё, эти слова забыл… И про то, что с первого взгляда понравился — тоже. А впрочем, с чего бы это им всем вместе собираться? Тоже мне, братья молочные! Нет, это у них глубоко личное. Это я могу визжать об этом при каждом удобном и, что самое противное, неудобном случае. Вот и книжку об этом напишу когда-нибудь. Что толку, что изменю имена на прямо противоположные и место действия закамуфлирую до неузнаваемости? Они-то прочтут и поймут… Правильно ли я поступлю, когда, придя из армии, начну ворошить свой Дневник Наблюдений и воссоздавать прожитое на бумаге? Может, прав был Славик, когда говорил про бабочек, пришпиленных иголкой в коллекционном альбоме? Или тот же Ёжик, когда говорил о моей зацикленности на „говённых делах“? То, что для меня в этой проклятой армии является неотъемлемой частью жизни, для многих из них — эпизод, мгновение, о котором они стараются поскорее забыть, просто вычеркнуть его из памяти, будто его и не было вовсе. А тут я, прилежно заносящий в дневник новые имена… Нет, я приеду домой и напишу о них! Мне мало моих дневников. Когда я буду писать книгу об армии, а потом считывать, потом еще раз корректировать — каждый раз я буду возвращаться туда. Это дембельский альбом, полностью сотканный из букв, из слов, которыми я попытаюсь передать свои мысли, свои чувства. Я оставлю на страницах всего себя. Жизнь изменится. Я точно знаю, что по возвращении домой я даже и близко не смогу подойти к одной сотой тех чувств, которыми так щедро одарила меня армия. Это мой мир, и я сделаю так, чтобы всегда иметь его перед глазами. Совершив попытку интромиссии в самого себя, я увидел, что не всё так уж и безнадежно. Это была и интромиссия в мир тех, кто встретился на моем пути. Как противный шланг для транспортировки желудочного сока, я засунул щупальца в других. Я понял их. Я полюбил их. Я выебал их мозги и достал оттуда всю их начинку. И обнаружил для себя, что говна на свете не так уж и много. Говно воняет уже при прикосновении. Самое удивительное, что иногда всё хорошее спрятано под слоем мерзкого вонючего говна. Армия — самое великое говно из всех. Армия хуже говна. Но под мерзким вонючим слоем, если нырнуть и достать до дна… так вот — на дне ты найдешь настоящие алмазы! Я люблю говно. Уже полтора года я дышу этой вонью и получаю от этого всё большее удовольствие. До дна с драгоценностями осталось совсем немного. Я уже нашел небольшой клад…“