Говард Немеров - Игра на своем поле

Студентка стояла возле окна и обернулась на звук его шагов. В полусвете ее трудно было разглядеть. Чарльз заметил только, что волосы у нее как будто очень светлые. Студентка курила; поперек стола шкурой убитого зверя распласталось коричневое меховое пальто.

– Мисс Сэйр?

– Лили Сэйр. – Она обошла вокруг стола и, как прежде Барбер, можно сказать, вынудила его пожать ей руку. Впрочем, справедливости ради следовало признать, что она миловиднее Барбера. У нее было тонкое, умное лицо, пожалуй, чуточку узковатое, бледное, с прозрачной кожей. Волосы в обдуманном беспорядке свободно и естественно лежали по плечам. На ней была простая синяя юбка – не брюки по крайней мере – и белая мужская рубашка с расстегнутым воротником. «Чистая», – отметил Чарльз. На шее – нитка жемчуга, завязанная небрежным узлом.

– Чем могу быть полезен, мисс Сэйр?

– Еще не знаю. Скорее всего, ничем. Скажите, вы человек без предрассудков?

– Как вы сказали?

– Без предрассудков. Honette homme ((франц.) – порядочный человек. Лили употребляет эти слова неточно), как говорят французы.

– Догадываюсь, – кротко заметил Чарльз.

– Да, говорят, – упрямо повторила она. – И не нужно делать вид, что вам смешно. Это серьезный вопрос.

– И выражен весьма учено.

– Я хочу сказать – похожи вы, например, на графа Моска из «Пармской обители»?

– Не думаю. Пожалуй, нет. Хотя я в последний раз читал эту книгу примерно в вашем возрасте и, возможно, с тех пор изменился к лучшему. Но если б я и был на него похож, мне едва ли полагалось бы в этом признаваться. Скажите-ка лучше попросту, что вам нужно. А уж в моей персоне разбираться будем после.

– Студент всегда в невыгодном положении, когда говорит с преподавателем. Преподаватели так привыкли, что только они правы. Я надеялась, что у нас с вами будет по-другому.

Она погасила сигарету о крышку стола, не спуская глаз с Чарльза, будто проверяя, как он примет эту маленькую вольность.

– Я хочу поговорить с вами на сугубо личную тему, – продолжала она. – В вашем контракте, очевидно, нет пункта, обязывающего выслушивать от студентов подобные вещи. – Это было сказано с завидным хладнокровием.

– Тем не менее я слушаю, – сказал Чарльз. – Вы собираетесь говорить о Рей-монде Бленте?

– Да. Не думайте только, пожалуйста, что я хочу оказать на вас давление…

– А этого вы и не можете, – резко бросил Чарльз. Он посмотрел на Лили Сэйр в упор, но она не отвела глаз. – И никто не может.

– Да, вероятно, – согласилась она после секунды молчания и добавила с улыбкой: – Но дело в том, что мой отец состоит здесь попечителем, а меня – возможно, не без оснований – иногда называют балованной папенькиной дочкой: Поэтому я хотела вам с самого начала сказать, что вы можете меня не слушать, если не хотите.

– Это честно с вашей стороны, – заметил Чарльз. – Значит, вы рассчитываете на мое любопытство.

– На ваше любопытство и на то, что я женщина, а вы мужчина, – одним словом, на все, что может мне помочь.

– Я охотно вас выслушаю, но должен тут же предупредить, что дело уже несколько усложнилось: затронуты, как выражаются педагоги, «вопросы сугубо принципиальные «.

– Ну ясно, как же иначе! – Лили вздохнула. – Кто в наше время станет заниматься человеком. Мы даже сердимся не на людей, а на их принципы.

– Но и за принципы люди умирают. – Чарльз посмотрел на часы. – Впрочем, вы ведь не об этом собирались говорить. Через двадцать минут как раз начнется великая битва принципов, так что не будем терять времени.

– Это довольно длинная и запутанная история, но тут одно очень связано с другим, так что, пожалуйста, не прерывайте меня, даже если я начну издалека.

Она повернулась, чтобы достать из кармана пальто сигареты, предложила и ему закурить и даже зажгла спичку. Несколько мгновений они молча и важно дымили.

– Я, собственно, пою скорбный гнев Ахиллеса (Герой Троянской войны, воспетый в «Илиаде» Гомера). – Начало было несколько необычное. – Ахиллеса, который мрачно сидит в спортзале.

Ее голос, ровный и низкий, прозвучал восхитительно, но Чарльз все-таки попросил:

– Если можно, без аллегорий, мисс Сэйр.

– Вы правы. Я, понимаете ли, все это очень тщательно сочинила заранее, потому что не умею много говорить о себе. Мне отводилась роль Брисеиды (Героиня «Илиады», пленница и возлюбленная Ахиллеса, из-за которой он поссорился с Агамемноном.), а папе – Агамемнона. Впрочем, это неважно. И потом я надеялась вызвать в вашей педагогической душе умиление, изобразив себя в какой-то степени синим чулком. Ну, да ладно. Так вот: я хоть и не красавица, но все-таки, без ложной скромности, недурна. Хорошенькая, можно сказать. Кроме того, я достаточно остроумна, да еще и богата. Моя мать умерла, когда я была девочкой, а отцу приходилось много разъезжать по свету. Так что училась я главным образом в Европе и часто меняла школы, а поэтому оказалась года на два старше моих однокурсников и поэтому же обладаю своеобразной эротической привлекательностью – особенно в глазах снобов, – из-за чего и попадаю иногда в довольно неожиданные ситуации.

«Удивительно самоуверенная особа, – подумал Чарльз. – «Эротической привлекательностью», скажи пожалуйста!»

– У моего отца нет ничего на свете, кроме меня, если не считать железной дороги, двух-трех отелей и так далее. Поэтому я согласилась поступить сюда, в его альма матер, и разыгрывать из себя типичную американскую студентку, хотя, кажется, это выходит у меня очень неубедительно. Теперь на сцену выходит Ахиллес. – Она помолчала и улыбнулась. – Нет, бог с ним, с Ахиллесом. Только я хочу вам рассказать об этом беспристрастно и без всяких оправданий для себя.

– А вы уверены, что вообще стоит рассказывать? Вы ведь помолвлены с ним.

– Ну, не помолвлены, я всего-навсего ношу его значок. Это гораздо менее серьезно, чем помолвка: чисто студенческий обычай. Я представляю собой – вернее, представляла – неотъемлемую частицу той славы, которой пользуется Рей среди ребят из его общества. Это случилось совсем внезапно, где-то в середине футбольного сезона: как видите, все на свете приурочено к футболу. Сразу же, как мяч ввели в игру, последовал бросок – не то со ста трех, не то со ста пяти ярдов, – который привел всех в бешеный восторг. Рей был доволен собой, я – тем, что он доволен; в то время мы с ним еще только встретились несколько раз, больше ничего; ребята из его общества, те были ну просто страшно довольны. По этому случаю состоялась выпивка, с Реем носились бог весть как, со мной – тоже, потому что я как бы состою при нем. Рея в компании только и остается что превозносить: у него режим, и он не пьет. Но я тут при чем? Я-то как раз пью довольно много.

– Вот как, – вставил Чарльз лишь для того, чтобы что-то сказать. Девушка очаровала его, хотя он и видел в ее искренности элемент трезвого расчета – впрочем, она ведь и сама призналась, что это так. В его время – каким оно вдруг стало далеким! – девушки не говорили так откровенно. Быть может, в этом и есть секрет ее обаяния?