Фелицитас Хоппе - Мой Пигафетта

Не брось я за борт папку с рисунками, сгоряча, в ужасном смятении из-за моей любви, сейчас я вытащил бы на свет все до единой картины того времени, когда сестра еще восхищалась Генерал-капитаном: глаза как два бочонка, широко распахнутые ворота бровей, длинный мост — это нос, толстые губы и бородища-речища. Большие уши и одежда для любой непогоды. Потом сестра сама испугалась игры своей фантазии и пририсовала ему шляпу, солидную, строгую шляпу, не то вышло бы, что я, рыцарь, изобразил на картине какого-то мужлана.

В точности таким Генерал-капитан виделся мне в воображении: в пылающий зной он на палубе, в той самой шляпе, а в глазах отражаются враги-капитаны, ненавистники-капитаны, стоящие у меня за спиной. Возможно, он сумасшедший, но я не покину его ни на миг и запишу его речи, все до единого слова.

Воскресенье. Я проснулась в жаркой испарине, разбуженная смехом чиновников Канальной службы. Небрежно поддав концом ботинка, они сбрасывали с палубы осколки. Солнце стояло высоко в небе. Кто-то уговаривал меня купить монеты, гамаки, эротические фильмы и возбуждающие плоды, а я, приставив руку козырьком ко лбу, старалась разглядеть берег земли, которую когда-то называли раем.

В кают-компании Географ сразу же высказал свое высокое мнение о канале, восьмидесятикилометровом желобе, протянувшемся с северо-запада на юго-восток: глупость же — волоком, с неимоверными усилиями тащить корабли по горам и на другой стороне снова спускать на воду. К моему удивлению, он выложил на стол старинные карты, брошюры и вдруг заговорил о французах, очевидно, считая Жестянщика глухонемым, да не заговорил — заорал, мол, в те времена строительство влекло за собой невиданные жертвы. Целых двадцать лет французы сплошной шеренгой стояли во рву, стиснув зубы, изнывали под палящим зноем, однако не выронили заступов и лопат, а, умирая, они опускали головы друг другу на плечи и медленно скатывались в недорытый канал.

Потом земляки Садовода, которые переносили жару не в пример лучше, купили канал, и целых десять лет упрямо стояли по подбородок в илистой воде, устремив взор на юго-восток, лезли из кожи вон, и наконец од нажды вечером канал под руководством американских прожектеров и со многими жертвами — рабочими международной команды — был дорыт, о чем ныне возвещает мемориальная доска, но текст на ней не разберешь, когда проплываешь мимо. Так что Садоводу пришлось снова и снова смотреть это кино, пока наконец его воспоминания об истории канала не затянуло туманом.

— Да бросьте вы скучать по оперному театру, — сказал Капитан. — Конечно, каждая тонна нетто обходится недешево, зато здешний спектакль продолжается целый день, а то и дольше, а когда к вечеру изнурительный зной начнет убывать и чиновники Канальной службы покинут борт, между каналом и океаном выдвинется великолепная театральная кулиса Панама — сити. В итоге мы не только сократим морской путь на тысячи и тысячи дорогостоящих морских миль, но и, не прилагая к тому усилий, окажемся за пределами двадцатого века и будем томиться от безделья на неповоротливом судне, пока оно с помощью двух маленьких локомотивов, одного на правом, другого на левом берегу, тащится через три шлюза-гиганта, названия которых я давно забыл.

Однако Капитан названия, конечно, помнил — он же проходил канал в десятый, в одиннадцатый, в двенадцатый раз. Перед покосившимися хижинами на насыпных берегах толпилась массовка — машущие руками женщины, мужчины, дети, эти статисты ловили круживших в воздухе мух и, не переставая махать, давили в кулаке зловредных насекомых, чтобы те не дай бог не посмели лететь на палубу и досаждать Оплатившим пассажирам.

На корме, гордо расправив плечи, стоял Садовод и кинокамерой снимал загорелых рабочих-шлюзовиков, которые без всякой спешки швартовали нас к стенкам и, пританцовывая, перебегали по узким верхним кромкам; буксиры со штурманами, которые отдавали команды напевным речитативом; еще снимал озера с лениво поблескивавшими на солнце крокодилами и маленькими островками с маяками, на которых сидели веселые обезьяны, подававшие какие-то непонятные знаки, а еще — грандиозный финал-апофеоз в последнем шлюзе, где на берегу была зрительская трибуна, и на ней восседал хор туристов, размахивавших тряпичными транспарантами с надписями, которые никто не успел разобрать.

Я хотела помахать им, похлопать в ладоши, но от жары тело будто свинцом налилось, я вдруг опустилась на колени, прижалась лбом к соленому бортовому ограждению нашего семисоттысячного фрахтера и заплакала, сама не знаю о чем. Но, может быть, это пот побежал по щекам на шею, за воротник, где он к ужину и высох под моей наглаженной по случаю воскресенья белой рубашкой. А Садовод за ужином с набитым ртом говорил о планах строительства нового канала.

От Пигафетты я знаю, что мне в действительности предстоит. Хотя я и перевожу назад часы в каюте, дни становятся все короче. После ужина солнце камнем падает в море и отовсюду наваливается тьма, и я, обернувшись к окну, путаюсь, — словно кто-то, подкравшись сзади, руками закрыл мне глаза. Моряки ходят одетые в полном соответствии с правилами морского хорошего тона, но меня не покидает ощущение, что мы медленно и неотвратимо соскальзываем из северного полушария в небытие Южных морей, взяв курс на райские острова, где, сидя на солнышке, плетут венки из цветов бывшие подружки Жестянщика, постепенно забывая о нем.

Как только мы прошли Панамский канал, Жестянщик нарядился в мятую рубаху своих неприглаженных воспоминаний, на ней посреди спины — острова, на которых он провел лучшие дни своей жизни, когда служил в колониях. Рубаха на его широкой спине и круглых боках лежит ровно, словно карта, и я, оказавшись рядом с ним на палубе и не зная, о чем поговорить, тычу пальцем ему в спину и спрашиваю: «Где мы сейчас?». Жестянщик без малейшего колебания отвечает: «Таити!» — если мой палец уперся под правую лопатку, «Бора-Бора!» — между лопаток, повыше, или «Беллинсгаузен!» — это на правом плече. Только если палец упирался в середину хребта, он не мог точно назвать остров — они там близко расположены друг к другу.

В отличие от Садовода и меня Жестянщику нечего опасаться-он давно пршвдл крещение, а вот я в кают-компании постоянно слышу приглушенные голоса: за соседним столом офицеры вполголоса ведут какие-то совещания, строят планы предстоящего торжества. Матросы уже натянули на корме гигантский тент — как будто в этих широтах может пойти дождь! — Кок притащил из камбуза громадные котлы, в которых полно рыбы и мяса, а Стюард железной щеткой чистит решетку жаровни размером с хороший обеденный стол.