Сергей Пожарский - Грязные сказки

— Теперь мне все ясно, — недовольно говорю я. — Жена изменяла с братом, вот так они и избавились от меня.

— Напрасно вы иронизируете, — кашляя, тоже уставший от такой жизни доктор чуть ближе наклоняется, упершись локтями об стол. Сложив пальцы в замок, он молчит, выдерживая паузу и с сочувствием осматривая меня. — Вы по-прежнему считаете, что вы великий писатель?

— Конечно, — не задумываюсь я.

— И кто же?

— Простите? — не понимаю.

— Кто именно из писателей? — он опять распахивает папку и, сверяясь с заметками, скользит пальцем по исчерканному шероховатому листу. — Кто на этот раз? Хемингуэй? Генри Миллер? Кнут Гамсун или, быть может, Мопассан? Каждую неделю вы заявляли себя одним из них. Альберто Моравиа, Чарльз Буковский, Кен Кизи, — продолжает он перечислять длинный список. — Каждый раз вы непоколебимо утверждали, что вы один из них.

— Вы говорите ерунду, — отвожу я взгляд.

— Неужели? — прокашлявшись, он начал зачитывать вслух. — На прошлой неделе пациент номер двадцать семь признался доктору, что он француз Гюстав Флобер. При подробном расспросе, он в мельчайших подробностях рассказал якобы свою биографию, начиная с детства и заканчивая последними годами жизни. Имеется подтверждающая четырехчасовая диктофонная запись. Больной настолько вжился в роль, что категорически отрицал свое настоящее происхождение и считал, что живет в Париже тысяча девятисотого года. Более глубокий конструктивный диалог завел меня в еще больший тупик, — продолжает читать доктор своим скрипучим голосом. — На вопрос, на каком же тогда мы разговариваем языке, больной утверждал, что на французском. Далее, при ежедневном наблюдении, я решил дать пациенту тетрадь с карандашом. За три дня он всю ее исписал мелким подчерком. Показав ее мне, он сказал, что назовет свою будущую книгу «Госпожа Бовари». Забрав тетрадь на анализ, мы, ради интереса сверили написанное с оригиналом. Каково же оказалось наше удивление, когда сперва казавшийся абсолютно бредовый текст, оказался полностью аутентичен подлиннику. Каждое слово, каждое предложение было безукоризненно восстановлено по памяти. После очередной терапии пациент решил, что он Эрнест Хемингуэй. Таким образом, дальнейшие события полностью повторялись. Закончив две первые главы «Прощай оружие!», больной переключился на другую выбранную литературную личность.

— Вы точно уверены, что это моя карта? — говорю я и ехидно улыбаюсь.

— Ваша жена рассказала нам, как вы несколько лет назад бросили бизнес, решив полностью посветить себя писательскому делу, — говорит он. — Только вот все ваши собственные рукописи были без объяснения возвращены. Ни одна редакция не заинтересовалась вашей работой. Как я понимаю, вы старались не падать духом и упорно продолжали.

— И каково же ваше заключение, а, док? — мотая головой, я по-прежнему чувствую этот мерзкий запах одеколона.

— Я считаю, — он глубоко вдыхает и с осторожностью медлит. — Шизофрения начала развиваться поэтапно. Как известно, все творческие личности, и в особенности писатели, подвержены деструктивному расстройству разума. Построение вымышленного мира, как и жизней персонажей, приводит к чрезмерному напряжению мозга. Впав в депрессию из-за всех неудач, вы начали снимать проблемы с помощью алкоголя.

— А вы тоже так снимаете стресс? — подколол его я. Он не обращает внимания и слегка кивает, отзывая санитара за моей спиной, который хотел было уже хорошенько двинуть кулаком мне в шею.

— Не дерзи старшему! — говорит мне злобный бугай.

— Отрицание вашей болезни — очень плохой признак, — говорит док.

— Я ничего не помню из того, что вы рассказали, — опять вру я, говоря как можно убедительней.

— Это вполне естественно, — соглашается доктор, — меняя личность, ваше сознание пребывает в своего рода коме. Вы искренне становитесь одним из тех писателей. Также ваш мозг обладает скрытой феноменальной памятью. Восстановить столько книг, причем с идеальной точностью, могут только люди, профессионально практикующие мнемонику.

— Я в школе всегда с трудом учил заданные стихотворения, — говорю я, смотря в его загадочные глаза.

— Право, меня беспокоит совсем другое, — он опять медлит. — Ваше агрессивное состояние по отношению к окружающим.

— А как вы сами считаете, в таком месте возможно быть паинькой? — спрашиваю я.

— Проблемы с контролем гнева у вас начались еще до того, как вы попали к нам, — опять смотрит в обличающую меня папку. — В последнее время, по рассказам вашей жены, у вас дома происходили постоянные скандалы. Вы кричали, оскорбляли и, однажды не совладав с собой, подняли на супругу руку. Это вы помните?

— Я жену-то не помню, а вы меня про семейную жизнь спрашиваете, — испытываю терпение доктора. — Я никогда не был женат. Вы хотите мне все это внушить!

— Да? — вздыхает, — и что же именно?

— Все! Болезнь, шизофрению!

— Вы правда так считаете?

— Однажды вы так же Мопассана заключили в эти стены! Теперь хотите проделать это и со мной! — я кричу, разгоняя кровь в жилах. Войдя в некий транс, я чувствую, как учащенно бьется сердце и кровь пульсирует в висках. С улыбкой на лице, я наклоняюсь вперед и, словно пантера, прыгаю на доктора. С силой вцепившись ему в горло, я бью его голову об грязный мраморный пол. Подскочившие санитары пытаются разжать мои пальцы. Затем один из них с силой пинает меня по ребрам. Очень больно, но я не отпускаю доктора. В этот миг я совершенно безумен, кричу что-то непонятное, брызжу в стороны слюнями и пытаюсь заглянуть жертве в глаза.

— Вы калечите души! — устрашающе произношу я. — Сейчас ты умрешь!

Сильный удар по затылку. Мое тело ослабевает. Темнота в глазах. Я теряю сознание…

Еще не открыв глаз, я уже понимаю, где наконец нахожусь. Я этого долго ждал. Мои руки и ноги пристегнуты толстыми кожаными манжетами к столу. Вокруг меня суетятся какие-то люди. Они неразборчиво шепчутся между собой, проверяя, надежно ли я пристегнут. Подняв веки, я вижу того самого доктора, которого я хотел задушить.

— Откройте рот, — сует он мне в пасть прорезиненный толстый брусок. — Это чтобы вы не прикусили язык.

— М-ы-ы, — мычу, сжимая его в зубах. Проведя по деревяшке языком, я чувствую множество продавленных следов от прикуса.

— Мы не хотели прибегать к таким мерам, но, боюсь, у нас нет иного выхода, — регулирует тумблер на покрытой пылью установке. Ко мне подходит весьма симпатичная медсестра. Выдавливая из полупустого тюбика гель, она растирает мне виски. Нежно погладив меня по голове, чтобы я успокоился, она отходит в сторону, и другие два врача надевают на меня ужасную конструкцию. К ней тянутся местами прожженные провода, скрепленные синей изолентой. Возвращается медсестра и делает укол в руку, попадая лишь со второго раза в вену. Становится слышно, как заработала накапливающая электричество катушка в установке. Одно нажатие на кнопку, и через мою голову пройдет ток. Сколько-то там вольт. Доктор мне объяснял процедуру, но я не запомнил.