Ежи Сосновский - Разговор с…

Узнав, что он еще жив, я долго не мог в это поверить. Второе потрясение за день! А мне хватило бы и одного, чтобы почувствовать себя вконец психически опустошенным. Все началось с объявления в Интернете: Музей современной истории предлагал встретиться с любым на выбор военным преступником – разумеется, в сопровождении конвоира. Осужденные на пожизненное заключение или приговоренные (что можно было вычитать между строк) к смертной казни, они неофициально, как особую милость, получили право встречаться с обыкновенными людьми: себе в назидание, а людям – как предостережение. Большинства самых известных преступников, которые когда-то, как сообщалось в объявлении, значились в коллекции музея, конечно, уже не было в живых. Впрочем, подумал я, это может быть рекламный трюк – что им мешало внести в длинный список Адольфа Гитлера с пометкой, как возле других фамилий: «неактуально»? Однако доверие ко всему предприятию вызывали прежде всего цены – сногсшибательные! Сидя перед монитором, я проглядывал список: там были какие-то бандиты с Балкан, два морских пехотинца, осужденных за изнасилование во Вьетнаме, и почти два десятка столетних гитлеровцев. Они конечно, заинтересовали меня больше других. Вдруг я увидел среди них известную фамилию, да и цена меня, пожалуй, устраивала. Ну, подумал я, волнуясь, на него бы мне хватило. С минуту я колебался, а потом торопливо, будто боясь, что промедление сделает эту встречу невозможной, настучал на клавиатуре заказ: «Карл Понтер, убийца Бруно Шульца [1]».

И вот передо мной сидит старик, по пояс укрытый клетчатым пледом. Несколько минут назад его привез в инвалидном кресле конвоир в мундире цвета хаки, стилизованном под форму американской военной полиции образца 1945 года. Конвоир уселся на складной стульчик снаружи у входной двери в квартиру, предварительно проверив высоту окон со стороны улицы (даже он вряд ли остался бы в живых, если бы выпрыгнул, не говоря уж о старике, – подумал я). Я разглядывал изверга, сидящего с полузакрытыми глазами, плохо выбритого, узкогубого; в уголке рта постепенно набухал пузырек слюны. Только теперь я задумался, о чем же все-таки хочу с ним поговорить и – впрочем, об этом стоило бы подумать раньше, – не оказываю ли я ему незаслуженную честь, принимая его у себя, пусть даже в унизительной роли экспоната. Эта мысль заставила меня вскочить из-за письменного стола: я заходил широкими шагами по комнате, а потом, не спрашивая позволения и не угощая старика, закурил. Хотел этим подчеркнуть, что не считаю его равным себе, что он недостоин уважения, но тут мне вспомнились фильмы о войне, которых я насмотрелся в детстве: именно так, как я сейчас, вели себя офицеры гестапо, прежде чем криками и истязаниями вырывали у своих жертв признания. Смущенный, я уселся в кресло. Все это время Гюнтер – если это Гюнтер, пронеслось у меня в голове, – сидел неподвижно, полузакрыв глаза, будто его уже не было в этом мире и все происходящее его не касалось. Что ж, если так, он, в сущности, прав.

– И что, часто вас приглашают в гости? – наконец спросил я.

Молчание. Старика можно было принять за мертвеца, если бы не пузырек слюны, тихо лопнувший в уголке рта.

– Вы что-нибудь помните? – задал я другой вопрос, а поскольку он по-прежнему молчал, продолжал: – Вы будете говорить? Если нет, я отошлю вас и не заплачу ни гроша. А у меня, пожалуй, лучше, чем в камере, так ведь?

Гюнтер медленно открыл глаза. Когда-то зеленые, сейчас мутные, водянистые, едва заметные в провалах глазниц. С минуту взгляд его блуждал где-то над моей головой, потом он посмотрел на меня без выражения, как если бы перед ним было пустое кресло.

– Вы слышите меня? – спросил я.

Никакой реакции. Я вспомнил цену, которую обязался уплатить после визита, – а, да ну его к черту! Встал, чтобы позвать конвоира, но, проходя мимо гостя, услышал какой-то шелест. Гюнтер что-то бормотал, обращаясь то ли ко мне, то ли к самому себе.

Я наклонился над ним.

– Слушаю?

– Все из-за Юргена. Я говорил ему, чтобы всегда смотрел, есть ли в чайнике вода, прежде чем ставить на плиту, а он, каналья, ноль внимания, и, когда пришли меня навестить, вся комната была в дыму, а как могло хорошо сложиться, я тогда вовсю старался, но у меня никогда ничего толком не выходило, это другие продвигались по службе, у других были красивые женщины и прекрасное положение, а мне всегда доставалась грязная работа, сраная жизнь, никакой справедливости, мне часто снится, что я ночью встаю и иду в уборную, а потом просыпаешься обгаженный или мокрый, и кто за мной уберет, все брезгуют стариками, а охранник охотнее всего подавал бы мне суп на лопате, говорит, от меня воняет, от него бы тоже воняло, если бы он в таком возрасте остался один, знаете, мне уже девяносто восемь, это возраст, правда? Не каждому удается столько прожить, но я, когда был молодой, всегда любил свежие овощи; овощи, знаете ли, и прогулки на свежем воздухе – это гарантия здоровья…

– Я хотел бы поговорить с вами о Шульце, – заорал я ему в ухо.

– Лучше всего натереть морковь и смешать с луком-пореем и сельдереем и туда немного лимонного сока, у меня когда-то была одна такая, умела это готовить, хорошо управлялась на кухне, и бифштекс никогда не пережаренный, но уже много лет это не для меня, если забудусь и съем все, что дают, меня потом пучит, а охранник рад бы подавать мне суп на лопате…

– Дрогобыч! – рявкнул я. – Вы помните Дрогобыч?

Он замолчал и очень медленно повернул голову в мою сторону. Посмотрел трезво, впервые на меня, не сквозь меня. Рассматривал меня внимательно, напряженно, будто хотел прочесть на моем лице, чего ему ждать.

– Еврей? – спросил он наконец.

Я махнул рукой, подавив соблазн ответить. Не ему, не такому, как он.

– Вы помните Дрогобыч?

Он задумался, а потом снова пристально взглянул на меня.

– Еврей?

– Пусть будет еврей. Вы помните Дрогобыч?

Он кивнул.

– Я знал, что так будет. Мне много раз снилось, еще в детстве. Надо верить снам. Я только теперь понял, но сон тот помню совершенно отчетливо, сущий кошмар: сижу в комнате, не могу пошевелиться, и меня допрашивает еврей.

– Да нет же, какой там еврей! – вырвалось у меня.

Я все больше злился, понимая, что вся эта затея была идиотской, что теперь мне придется полдня проветривать квартиру, да и сам я погружаюсь в то, от чего будет трудно отмыться.

– Меня интересует Бруно Шульц. Вы его знали, верно?

– Но глаза у вас какие-то такие… – Он продолжал изучать меня. В его взгляде было что-то отвратительное, что-то, заставившее меня тряхнуть его за плечо.