Джеймс Морроу - Единородная дочь

— Она, э-э-э, она… — У Маркуса вырвался не то стон, не то вздох, как у загнанного быка. — Пьет? Что ж, неудивительно, обе ее тетки были алкоголичками. Это передается по наследству.

Вдвоем Иисус с Мюрреем приподняли то, что осталось от Маркуса, и перенесли его на плиту.

— Вот интересно, я совсем не знаю Фебу, — Маркус улыбался под морфиновым водопадом, — но я все же чувствую, что она моя маленькая девочка. — Он вдруг помрачнел. — И что, Джули, она много пьет?

— Сейчас я уже не знаю. Я здесь так долго. Феба… всегда вами гордилась, она знала все о вашей работе.

— Только бы ее не отправили к психиатрам. Благодаря моим сестрицам я успел понять: алкоголику психушка все равно что мертвому — припарки. — Маркус сжал руку Джули. — Ты ведь была ей хорошей подругой, правда?

— Старалась. — Джули поднесла чернокожему порцию морфина. — Мне стыдно, что я здесь застряла.

— Но ты ведь еще не умерла?

— Мне очень жаль, но мы нарушаем график, — вздохнул Иисус.

Джули в сердцах, так, чтобы никто не видел, стукнула себя ковшом по колену. Все тело пронзила острая боль. Совсем непохоже, чтобы она была мертва. И все же она здесь.

— А Джорджина, наверное, еще не появлялась, — задумчиво произнес Мюррей. — Было бы здорово увидеть ее снова. Я всегда был немного влюблен в нее.

— Джорджина? Можешь не сомневаться, живет и здравствует! — подбодрила отца Джули. — Папа…

И они снова бросились друг к другу в объятия — две планеты, повстречавшиеся в безграничном космосе и подчинившиеся закону гравитации любви. Отец казался хрупким и каким-то невесомым, и все же, как и раньше, в нем было столько любви и тепла, которых хватило бы на обоих родителей.

— Я люблю тебя, папочка.

— Я куда-то улетаю, — улыбнулся Мюррей. Медленно, нехотя они отстранились друг от друга. — Голова кружится, как на карусели. Я люблю тебя, Джули.

— Это наркотик, — пояснил Иисус.

— Боль уходит, — восхищенно выдохнул Мюррей, круглое лицо его озарила светлая улыбка. — Правда уходит. Невероятно!

— Они умерли, — сказал вдруг Маркус, когда Мюррей переносил его обратно в тележку.

— Кто? — спросила Джули.

— Сестры. Бутылка их убила.

— Следующий! — уже приглашал Сын Божий.

— Шолом алейхем, папа, — прошептала Джули.

— Алейхем шолом, — эхом отозвался Мюррей.

Он поднял ручки тележки и направился к выходу. А Джули смотрела ему вслед, понимая, что видит отца в последний раз. Именно таким она будет помнить его до самой смерти: маленьким сгорбленным старичком евреем, толкающим перед собой тележку с безногим другом, который навсегда убедил Джули, что среди мертвых ей не место.

— Ты точно решила уходить? — спросил Иисус.

Джули промолчала, лишь задумчиво посмотрела вниз, туда, где горели адским огнем печи сталеплавильни. Это был их последний совместный обед, и Джули постаралась, чтобы сегодня все было как-то по-особенному. Она принесла пиццу, холодного цыпленка, вино «Гулящая монашка», пироги.

— Я до сих пор чувствую себя девушкой из Нью-Джерси, — наконец сказала Джули, разламывая пиццу. — Теперь я понимаю, почему папа продолжал зажигать маяк. Это так здорово, когда тебе предоставляется Вторая Возможность. В этот раз все будет иначе, я покончу с голодом, разберусь с парниковым эффектом, восстановлю девственные леса Амазонки, уничтожу запасы ядерного оружия, вот увидишь.

— Ничего этого ты не сделаешь, — тихо ответил Иисус, запихивая в рот кусок.

— Сделаю. — Джули сердито отхватила большой кусок пиццы.

— Вайверн этого никогда не допустит. — Иисус принялся ввинчивать в пробку штопор. — И не надейся, что он оставит тебе божественную силу.

— Ты это о чем?

Иисус выдернул пробку, и бутылка удовлетворенно всхлипнула.

— О божественности забудь, Джули.

Джули раскусила перчинку, и во рту теперь невыносимо жгло. Забыть о божественности? У нее отнимут силу?

Джули чувствовала себя раздавленной, уничтоженной. Ей казалось, что Господь своей властной рукой крепко сжал ее душу и раздавил, как яичную скорлупу. Да, она так и не поняла, для чего ей дана была эта сила, но она была ее сутью. И несколько раз она честно пыталась пустить эту силу в дело: оживила краба, вернула зрение Тимоти. А избавление от огня Атлантик-Сити? Каждое совершенное чудо на какое-то время повергало ее в состояние сладостного экстаза.

— Я всегда была божеством, — запротестовала Джули. — Именно в этом моя сущность.

— Так, значит, ты останешься, да? Останься. «Останься» — какое волшебное, зовущее слово. Но нет. Живым не место в царстве мертвых.

— В этом моя сущность, — эхом повторила Джули, — но я должна добиться большего.

Иисус улыбнулся, понюхал насаженную на штопор пробку.

— Чего еще мог ожидать я от своей сестренки? Как же ты мне дорога.

— Из чего будем пить?

Иисус вынул из корзинки потускневшие от времени ковши.

— Когда ты умрешь, я добуду для тебя табличку с самой ранней датой. — Он наполнил ковшики «Гулящей монашкой». — Я не допущу, чтобы ты страдала. — Прижав ладонь к щеке Джули, Иисус приподнял свой ковш. — Лехаим!

— Лехаим!

Ковши, звякнув, встретились, и вино было выпито до дна.

Карцинома была метрополией византийского типа. Она раскинулась вдоль цепи действующих вулканов, возле скопления изгибающихся крепостных стен и витых шпилей. Бесчисленные административные здания были темными и бесформенными. Они напоминали неряшливые глыбы застывшей лавы, которую брезгливо выплюнули кипящие возмущением вулканы. Когда экипаж Джули въезжал в главные ворота, как раз начиналось крупномасштабное извержение одной из вулканических громад. У порталов застыли две гигантские каменные копии «Крылатой Ники» с черепами вместо голов, над центральной площадью кружили хлопья горячей золы, небо затянула дымная пелена. На мраморных ступеньках и бетонных плитах, закинув головы и разинув рты, стояли демоны. Длинными раздвоенными языками они ловили пепел — случайную пищу, адскую манну.

Управляемый Антраксом экипаж миновал зону извержения и теперь мягко катил мимо торговых палаток, предлагавших отборную падаль. Вот они въехали в городской парк, мемориалы которого увековечивали величайшие события в истории Зла — эволюцию холерного эмбриона, «Шотландское соглашение», уничтожение японцами ста тысяч жителей Нанкина, — и, наконец, остановились у дворца Вайверна. Джули вышла из кареты, ступив своими поношенными кроссовками на усыпанную пеплом площадь. Окруженный частоколом из железных балок дворец напоминал некий пространственный лабиринт, украшенный фаллическими башнями и роскошными балконами. Из сторожевой башни выглянул обезьяноподобный ангел и, узнав Антракса, сообщил, что лорд Вайверн, как обычно, по воскресеньям работает в саду.