Джеймс Морроу - Единородная дочь

Феба побежала, подставляя лицо очистительному ветру. Еще не добежав до тела Милка, она уже знала, что с ним стало. Бог ловко подбирал средства пресечения. Глаз за глаз, надвое — так надвое. Так и есть, действительно надвое. Только не поперек, как отца, а вдоль, как доску, распиленную Авраамом Линкольном [19] Авраам Линкольн по профессии был лесорубом и лесопильщиком. .

Молния. Высший класс!

Феба поплелась к ближайшему дереву и рухнула, обняв ствол, как мудрую и любящую мать. И вскоре, под шум дождя, она провалилась в глубокий сон без сновидений.

Болото парило под разыгравшимся апрельским солнцем. Феба осторожно поднялась на ноги. Джинсы не просохли после дождя, грудь налилась молоком. Сунув за пазуху влажную руку, она достала внутренний пропуск. Вот так-то: недействителен уже двенадцать часов. Как теперь добираться до Америки? На какие уловки предстоит пойти, чтобы не попасться на крючок патрулю? Но что толку переживать? Она перейдет этот мост (в буквальном смысле, улыбнулась про себя Феба), мост Бенджамина Франклина. Осталось только до него добраться. Главное, заставить себя идти. Если Айрин слишком долго продержит маленького Мюррея на молочной смеси, он уже не вернется к груди.

События прошлой ночи казались давним воспоминанием. Да и было ли вообще что-то? Но стоило ей пройти несколько метров, как она снова увидела Милка, а точнее, две обожженные половины его тела. У Фебы подкосились коленки, и дело было не столько в ужасной картине, представшей перед ней в ярком свете дня, сколько в опасной близости к месту происшествия. Если ее схватят здесь, то непременно обвинят во всем.

Так начался ее непростой переход. Пробираясь от фермы к ферме, от магазина к магазину, Феба жила на украденных фруктах, плитках шоколада и собственном молоке. В одном из придорожных магазинов она стащила рюкзачок, чтобы складывать в него свою добычу. Приходилось спать в кукурузе, кормиться благотворительной похлебкой в церквах неоапокалиптиков. В четверг вечером снова разразилась гроза. В бюро находок автобусного парка Феба прихватила чей-то потерянный зонтик и отправилась на поиски убежища. Начала с самого доступного — ресторанов и прачечных. Но всякий раз что-то ее настораживало: то патрульная машина, то военный в форме, то вертолет инквизиции, то подозрительный взгляд прохожего. «Смит-вессон» придавал ей сил. Стоило Фебе прикоснуться к нему, и она тут же приободрялась. У каждой девушки должен быть револьвер.

За Черри-Хилл она набрела на полуразвалившуюся ферму. Проржавевший трактор и две безнадежно устаревшие молотилки замерли в неухоженной яблоневой рощице. Видавшая виды ветряная мельница затрещала под порывом ветра, как диск старенького телефона. Феба скользнула в сарай и, сорвав с себя парку, упала на душистое сено. Судя по двум десяткам стойл, когда-то фермер держал здесь коров или лошадей. Но сейчас в этом «благоуханном» суетливом мирке заправляли куры и петухи. Беспокойное кудахтанье прорывалось сквозь завывание ветра и грохот грома куриной версией азбуки Морзе.

Феба разложила на сене содержимое украденного рюкзачка и принялась пировать. Сегодня на ужин у нее были три хот-дога, яблоко размером с крокетный мяч и почти поллитра грудного молока, сцеженного в баночку из-под арахисового масла. Она проглотила сосиски, запивая их молоком, и желудок довольно заурчал. Феба растянулась на сене, окруженная темнотой и тошнотворным запахом куриного дерьма. Завтра к вечеру она уже будет дома. Поцелует Айрин, закажет службу по Кисе, займется Мюрреем. Боже, как она скучала по своему крошке.

Теплой волной накатил сон.

Феба проснулась по малой нужде. В последний месяц беременности вставать в туалет приходилось по три раза за ночь. По привычке она по-прежнему продолжала просыпаться. Она взглянула на часы — два ночи. Полный мочевой пузырь, набухшая грудь. Она прямо как воздушный шарик, наполненный водой.

— Здравствуй, детка.

Феба схватилась за револьвер.

— Вижу, у тебя наконец кое-что появилось за пазухой.

Голос явно мужской, но какой-то глухой, невнятный.

В десяти метрах от нее вспыхнула спичка. Крохотный огонек, дрогнув, проплыл в воздухе и встретился с сигаретой.

— У меня револьвер, — объявила Феба.

— Здесь никого нет, кроме нас, безобидных цыплят, — ответил мужчина, прокашливаясь сквозь смех. В воздухе разлился отвратительный запах гнилых апельсинов, политых прокисшим медом. — Ты ведь меня не забыла? Как-то, много лет назад, мы встретились на Железном пирсе, еще катались на карусели. На той самой, к которой прибили гвоздями Кац.

Сарай озарился тусклым светом. Это Эндрю Вайверн зажег керосиновый фонарь, выхвативший из темноты его осунувшееся бледное лицо. Он сидел, прислонившись к перегородке стойла, в окружении умостившихся на ночь кур, и попыхивал сигаретой.

— Вы постарели, — заметила Феба.

— Ты тоже. Хочешь посмеяться?

Маленький кругленький поросенок, сплошное щетинистое брюшко с копытцами, приковылял к Вайверну и взобрался ему на колени.

— Билли Милк собирался отпустить твою подругу, представляешь? — И тут Вайверн, и глазом не моргнув, вонзил когти поросенку в загривок и принялся заживо сдирать с него шкуру. — Мне пришлось вмешаться.

Феба крепче сжала «смит-вессон».

— Знаете что, мистер Вайверн, — сказала Феба сквозь истошный визг поросенка, — по-моему, вы нездоровы.

— Кац убила не карусель и не гвозди, а мой яд. В той губке был conium maculatum. — Словно какой-то кровожадный гончар, Вайверн слепил окровавленную тушку в шар. — В который раз дьявол сходит со скамьи и забрасывает мяч на поле! — Он швырнул свой «мяч» в соседнее стойло, учинив шумный переполох среди сонных кур. — Так что в конечном счете победу одержал я.

— Что-то вы не похожи на победителя.

Вайверн погасил окурок и зажег новую сигарету.

— Это твой динамит в ее руке меня подкосил, — вздохнул он, — ее вшивая теплоизоляция. Но сейчас мне уже лучше, спасибо. Дай мне немного молока.

— Чего?

— Молока хочется. — Сатана нацелил когтистый указательный палец на баночку из-под арахисового масла, жадно сглотнув при этом. — Пожалуйста.

— Я думала, вы вегетарианец.

— Яйца и молоко не исключаются. — Он затянулся сигаретой. — Подай.

— Подойдите и возьмите.

— Я сейчас не ходок, — Вайверн выдохнул рваное кольцо дыма, — временная слабость. Но теперь она мертва, а значит, скоро я снова встану на ноги и буду как… — Он щелкнул пальцами, и в воздухе колыхнулся светящийся шарик расплавленной серы.

Феба поднялась, отряхнулась и понесла свое молоко в противоположный угол сарая.

— Спасибо. — Рукой, покрытой коркой засохшей грязи, Вайверн схватил баночку и, отвинтив крышку, сделал жадный глоток. — Вкуснятина! С домашней стряпней ничего не сравнится.