Сэмуэль Шэм - Божий Дом

Выяснилось, что мы оба обожаем баскетбол, и теперь, когда наши дни вне дежурств совпадали, мы помогали друг другу покончить с работой, избегали Джо, оставляли пациентов на Потса, запирали докторские саквояжи в шкафчики, хватали наш купленный вскладчину мяч, надевали низкие черные кроссовки, завязывание которых приносило горячие воспоминания прошлых великих игр, переодевались в хирургические костюмы и с ощущением «Прощай школа!», знакомым нам последние лет двадцать, выбегали по коридорам Дома на улицу. Если на общественной площадке было лишь нас двое, мы играли один на один, захваченные моментом изящного и хитрого движения, которое оставляет в дураках лучшего друга.

Иногда в командных играх мы играли за одну команду, и чувствовали искру взаимопонимания и нужный уровень взаимодействия, играя против странной, как в стробоскопе, смеси из еврейских студентов ЛМИ и суровых пацанов из гетто, мы бегали, и толкались, и тяжело дышали, и думали о боли в груди, означающую сердечный приступ, толкались и пихались локтями при грязной игре на подборах, и вступали в споры и крики с пятнадцатилетками по любому спорному моменту, но, на самом деле, наши локти и тычки были направлены на Джо, и Рыбу, и Легго, и неизлечимые болезни, и теряемую в Божьем Доме молодость.

После игры мы ходили в бары или зависали в квартире у Чака, с его идеальной, как из рекламы, мебелью, пили пиво и бурбон и смотрели баскетбольные матчи или старые фильмы, без звука, но с чикагским соулом в стерео. Превращенные Домом в десятилетних, мы сдружились так, как только десятилетние и могут сдружиться, и в какой-то момент я понял то, что и так подозревал: презрение Чака к учебе было лишь игрой.

Мы играли против нескольких студентов ЛМИ, которые думали, что они — крутые игроки. С той же яростью и азартом, которые привели их в ЛМИ, они начали играть грубо, бить по рукам, фолить, спорить и выкликать фолы на нас по любому поводу, как будто от результата игры зависела пятерка по хирургии. [80] В уличном баскетболе фолы выкликаются играющим, который считает, что на нем сфолили. Сфоливший может оспорить.

Против Чака играл худший из них, паренек, к которому презрение к окружающим пришло через плаценту и материнское молоко, и эту черту любила его мамочка, паренек, которого все ненавидят, он играл не ради игры, а ради публики, даже, если ее не было. Каждый раз, когда Чак получал мяч, паренек фолил и при каждом броске выкрикивал фол на Чаке. Несмотря на все удары по рукам и тычки, Чак ни разу не выкрикнул фол. Наконец, выкрикнув настолько идиотский фол, что он заставил даже его приятелей зашипеть и сказать умнику: «Прекрати, Эрни, просто играй, а?», Эрни набросился на Чака: «Если ты не фолил, то какого черта ты молчал и не спорил?», но Чак просто сказал: «Ладно, ладно, давай играть».

Что-то угрожающее было в этом «ладно-ладно» и после этого Чак начал играть всерьез. Он бросал трешки, и делал Эрни силовыми проходами, не обращая внимания на фолы, или, сымитировав дальний бросок, проскальзывал мимо него или, имитируя проход, бросал средний, набирая очко за очком, делая Эрни все злее и злее, заставляя его фолить чаще и чаще, но эти фолы производили эффект комара на скаковую лошадь. Это был балет красоты, силы и техники.

Игра фактически пошла один на один, в злой напряженной тишине. Чак выставлял Эрни кретином, пока, наконец, кто-то не сказал, что уже слишком темно и не видно кольца. Чак попросил Эрни отдать нам мяч, но Эрни зашвырнул его в какие-то кусты. Наступила тишина. Я хотел двинуть Эрни в глаз, но Чак сказал: «Что ж, Рой, я пожалуй пойду забрать мяч, теперь, после того, как мы выиграли». Обнявшись, потные, гордые победой мы ушли.

Позже, выпивая, я сказал:

— Черт, ты не хило играешь. Ты выступал за колледж?

— Угу, маленький американский колледж, на последнем курсе. Основной состав.

— Все, я тебя раскусил, твое спокойствие — лишь актерство. Ты серьезно относишься ко всему, что делаешь.

— Конечно, старик, ты прав.

— Так зачем ты делаешь вид, что тебе плевать?

— Это единственный способ существования на улице. Если ты покажешь, кто ты есть и что у тебя есть, и как тебя могут использовать, ты попал и тобой воспользуются. Как Потс с Джо. Мне может быть больно, старик, но я этого никогда не покажу. Спокойствие — единственный способ выжить.

— Потрясающе, там откуда я родом, все ровно наоборот. Ты хнычешь и говоришь о том, как тебе больно, чтобы от тебя отвалили. Что скажешь?

— Я скажу, что все путем, старик, все путем.

Иногда Потс соглашался играть, но это было ужасно. Он был неуклюжим и застенчивым, боялся сделать кому-нибудь больно и постоять за себе. Получив возможность бросить, он пасовал. При спорах, другие всегда были правы. Он никогда не кричал.

Кленовые листья начали краснеть, на коричневеющих полях набирал обороты контактный футбол, утром уже было холодно, а Потсу становилось все хуже. Оставленный за бортом мной и Чаком, не видящий неделями жену, волнующийся о своем несчастном тоскующем ретривере, с проклятием Желтого Человека и семидесятого года, Потс начал бояться рисковать. А между тем, рисковать в те моменты, когда ты оставался один на один с пациентом, было единственным способом стать врачом. Пристыженный и испуганный, Потс покинул отделение, отправившись на следующую ротацию в своем расписании.

На смену ему пришел Рант. В день его появления мы с Чаком сидели на посту медсестер, ноги на столе, потягивая имбирное пиво из больших стаканов со льдом. [81] Безалкогольный напиток, почему-то в больших количествах запасаемый больницами. На каждого пациента, который может есть приходится пара-тройка неспособных, но им тоже полагается напиток, чем резиденты и пользуются. Зная, как сильно он будет нервничать, мы наполнили шприц валиумом и прикололи к доске с подписью «Вколоть в правую ягодицу по прибытии в отделение». Эта доска была основным способом общения Частников с Домработниками. Под моим именем кто-то написал:

Эта зашифрованная подпись под моим именем начала появляться по всему Дому. Одинаково написанная, всегда под моим именем и никто не знал, кто это пишет. Недавно мне сказали, что это означает Самый Лучший Интерн. По слухам, Рыба и Легго проводили соревнование на это звание. Так как аббревиатуру писали, в основном, под моим именем, ко мне начали обращаться СЛИ и часто, при моем появлении, говорили «вот идет СЛИ». [82] Лучший интерн объявляется в мае и до конца июня, собратья-интерны ему/ей не дают прохода, объявляя повсюду «вот идет лучший интерн» или «падите ниц перед лучшим интерном». Я спросил Рыбу, действительно ли я лидер на позицию лучшего интерна, и он ответил, что не знал о такой номинации. Тогда я сказал, что Легго назвал это «Старой традицией Дома».