Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 2

Дэвисон, обычно беспрекословно подчинявшийся Джону Уэсту, все же внес законопроект о торговле молоком. Новый закон должен был обеспечить повышение оптовой цены, выплачиваемой фермерам, при сохранении розничных цен на прежнем уровне, предотвратить фальсификацию молока и разбавление его водой, а также приостановить засилье монополий в молочной промышленности.

Как и во всех других отраслях промышленности, почти вся розничная торговля молоком была сосредоточена в руках нескольких могущественных монополистов, Дэвисон очень скоро обнаружил, что Джон Уэст является тайным владельцем многих крупных ферм; однако премьер не внял требованию Джона Уэста и не отказался от законопроекта.

Дэвисон был хитрый и дальновидный политик; он рассчитывал, что новый закон привлечет на его сторону фермеров и домашних хозяек, а недавно проведенное повышение заработной платы возчикам молока расположит к нему рабочих. Дэвисон нуждался в поддержке. Он лез из кожи вон, чтобы заручиться сотрудничеством лейбористской партии. Новый закон понравится избирателям-лейбористам.

Джон Уэст просидел в кресле до одиннадцати часов, предаваясь невеселым мыслям. Он чувствовал себя утомленным и очень старым. Где его былые мечты о власти?

Он невольно задумался над тем, чего он достиг в жизни. Семья его распалась. Нет сомнения, что его политическое влияние идет на убыль, даже в штате Виктория. В профсоюзном движении коммунисты одерживают победу за победой на выборах, и кто знает, сколько еще сможет продержаться Рон Ласситер, последний прямой ставленник Джона Уэста, на должности секретаря профсоюза строителей. Джон Уэст, как и все миллионеры, ненавидел и смертельно боялся коммунистов; но, придя к выводу, что влияние в профсоюзах не существенно для его планов, он палец о палец не ударил, чтобы изменить положение. Только муниципалитеты Керрингбуша и Ролстона полностью оставались в его власти; но так как его ипподромы в этих округах были закрыты, то практического значения эта власть не имела.

Куда ни повернись, он натыкался на неподчинение; и стоило ему хоть раз не покарать виновных, как число непокорных увеличивалось. Правда, он богател не по дням, а по часам. Капитал его уже равнялся пяти миллионам фунтов. Но одного богатства Джону Уэсту было мало; жажда власти по-прежнему обуревала его. Никогда он не устанет гнаться за ней.

Не в первый раз его одолевали неприятные мысли и даже что-то похожее на угрызения совести, что, правда, случалось редко; и, как всегда, чтобы заглушить их, он с удвоенной решимостью начал готовиться к предстоящей схватке.

Джон Уэст, поднимаясь по лестнице Католической больницы, с одинаковой тревогой думал о правительственной комиссии по расследованию положения в молочной промышленности и об угрозе новой войны. Он не сомневался, что Польша послужит поводом к войне, однако не мог разобраться в своем отношении к событиям. Мысли его обращались к бурным годам первой мировой войны, но он не находил в себе прежних чувств. Ему казалось, что эта война будет какая-то другая, и он ждал ее без всякого подъема, даже с легким сожалением, что ее нельзя избежать.

— Вы желаете видеть мистера Трамблуорда, мистер Уэст? — вывел его из задумчивости голос полной, суетливой сестры.

— Да. Как его здоровье? — спросил Джон Уэст, несколько смущенный тем, что сестра знает, кто он.

— Ничего серьезного. Просто годы сказываются. Сердце немного сдает.

Накануне, вызванный в комиссию и припертый к стене перекрестным допросом, Трамблуорд вдруг схватился руками за сердце и упал. — Позаботьтесь, чтобы моей жене не пришлось идти в прачки, — воскликнул он, когда его выносили из комнаты. У Тома иногда бывали перебои, и он воспользовался этим, чтобы не выдать себя собственными ответами.

Джона Уэста провели в отдельную палату, где Том Трамблуорд со вкусом потягивал белое вино своей любимой марки.

— Вы что, с ума сошли? — нахмурился Джон Уэст.

Трамблуорд поднял стакан и, таинственно улыбнувшись, словно заговорщик, который мысленно провозглашает запретный тост, залпом выпил вино. — Только для аппетита, Джек.

Джон Уэст молча открыл тумбочку и достал оттуда бутылку. — На донышке осталось. Можете допить ее, но больше нельзя.

Вошла сиделка с подносом, уставленным кушаньями, от которых шел пар.

— Простите, сестра, — обратился к ней Джон Уэст, — но мистер Трамблуорд говорит, что чувствует себя плохо и сейчас есть не в состоянии.

Сиделка помедлила, недоверчиво поглядывая на больного, потом повернулась и вышла.

— Да бросьте, Джек. Вы же знаете, что я здоров, — сказал Трамблуорд, надув губы, словно наказанный школьник.

— Вы здоровы, но вам придется заболеть, если комиссия пришлет врача осмотреть вас. Поэтому ешьте как можно меньше или вообще воздержитесь от еды, тогда вы заболеете от недостатка пищи. Я вижу, вы не понимаете, что вам грозит. Вас посадят за решетку, если вы не придумаете ничего умнее того, что плели вчера.

Трамблуорд с тяжелым вздохом поставил стакан на тумбочку и откинулся на подушки, вытянув руки на одеяле. Долгие годы безоговорочного подчинения Джону Уэсту превратили его в послушного, глуповатого циника. Выполняя волю своего патрона, он отрекся от былых идеалов и принципов под предлогом, что не стоит и пытаться помочь рабочим, ибо они всего-навсего несознательный сброд. В деятельности лейбористской партии он почти не принимал участия, а в свой избирательный округ ездил только перед выборами, чтобы на крайне малолюдных собраниях вещать рабочим о счастливой поре социализма, которая наступит когда-нибудь в отдаленном будущем.

— Вам нельзя являться в комиссию раньше, чем они заслушают показания Келлэера и Брэди. Я посоветуюсь с юристами, что-нибудь придумаем, — продолжал Джон Уэст.

— Вы говорили с архиепископом Мэлоном?

— Он сказал, что хотя судья и католик, но влияния он на него не имеет. Отец судьи будто бы из тех католиков, которые называли Мэлона изменником во время кампании против всеобщей воинской повинности.

— Кампания против всеобщей воинской повинности! — воскликнул Трамблуорд. — Вот было дело! Помню, однажды вечером…

Он явно собирался рассказать увлекательную историю «о добром старом времени, когда рабочие еще готовы были бороться», чем всегда старался оправдать свое собственное бездействие и никчемность, но Джон Уэст резко оборвал его: — Вы лучше забудьте про это. Мы накануне новой войны. На сей раз я не позволю вам никаких кампаний против воинской повинности. Архиепископ послал своего друга, патера из иезуитов, к судье, но, по его мнению, дело ваше дрянь, если вы не сумеете оправдаться. Я кое-что надумал.