Людвик Ашкенази - Детские этюды

Долго смотрели мы друг на друга, — какой позор…

— Эх ты, — сказал я с горечью, — вот она, твоя искренность… Благодарю покорно!

— Не бойся, папа, — сказал он, весь вспыхнув, — сегодня вечером я опять наведу самокритику. — И со слезами добавил:

— Да, ангелочек-то всё равно кивает головкой!

Раз в год к нам приходит одна старая знакомая по имени Стаза. Обычно это случается в мае, и к смутным, доселе не выясненным традициям этой дружеской связи относится неизменный ужин в «Золотом колодце».

«Золотой колодец» — это ресторанчик на Малой Стране [13] Мала Страна — район Праги. , и входят в него через старинный жилой дом, потом по крутой каменной лестнице. Оттуда открывается прелестный вид на цветущую Прагу, а обслуживают вас несколько мешкотных официантов.

Почему эти майские посещения заканчиваются именно в «Золотом колодце», не знает никто, да никто над этим и не задумывался. Так уж повелось, так и осталось. В этом была известная доля родственного равнодушия и в то же время уважения к этой постоянной женщине.

— Во вторник придёт Стаза, — говорил кто-нибудь в один из майских дней, — и мы отправимся в «Золотой колодец»…

Звучало это так, будто мы собирались на стеклянную гору или в каменный лес. Волшебное, таинственное место — золотой колодец, к которому взрослые ходят раз в году, когда расцветают деревья.

И Человечек только вздыхал, покоряясь судьбе.

На следующее утро он спрашивал:

— Ну, были вы в золотом колодце?

— Были, — отвечали мы.

— А он красивый? Этот колодец?

И мы на это:

— Да, очень красивый…

Так мы беседовали за завтраком, и он долго смотрел в свою кружечку с молоком, — может быть, ему казалось, что это тоже колодец, только маленький и совсем не глубокий, с тоненькой золотой полоской по краю. И до дна его можно достать ложечкой.

Но на сей раз случилось иначе. Пришла названная Стаза, долго о чём-то рассказывала — о чём бишь она говорила? — а затем, как обычно, спросила:

— Куда бы нам пойти?

А мы тоже, как обычно, на мгновенье задумались…

— Не пойти ли нам в «Золотой колодец»?

Такая уж была у нас игра, или обряд, и все знали, чем дело кончится.

— Прекрасная мысль, — говорит Стаза, — это мне нравится. Как это мне самой не пришло в голову… Ведь я не была там целый год.

И делала вид, будто её ужасно поразило предложение заглянуть в «Золотой колодец». Тут подал голос Человечек:

— Я тоже хочу видеть золотой колодец… Все уже видели золотой колодец, а я нет. Мне бы только разок взглянуть на него — взгляну разок, и хватит.

И, не дожидаясь разрешения, он начал быстро одеваться, чтобы не опоздать.

Ладно, отправились мы в «Золотой колодец» все вместе, вестница была бесконечной и, казалось, ведёт прямо на небеса. Шагали мы по этой лестнице, шагали, даже запыхались немного, а сердце так и колотилось: когда же наконец будет золотой колодец? Наверху были столы, прикрытые не слишком Истыми скатертями, официанты в серых куртках, и пахло шницелями.

— А когда же будет золотой колодец? — раздался вопрос.

— Садись, — велела Стаза, — а мы тебе закажем пирожные с кремом. Правда, он любит пирожные с кремом? Или закажите ему компот из ревеня.

Она придумала ещё множество разных блюд.

— Хорошо, — миролюбиво сказал Человечек, преисполненный великодушия тех, кто добрался до цели. — Мы поедим, а потом пойдём к золотому колодцу. — И робко спросил: — А какая вода в колодце? Ведь золото бывает совсем разное. Может, вода зелёная? А то ещё бывают высохшие колодцы, и на дне у них песок…

— Закажите ему блинчики с творогом, — сказала Стаза.

— Правда, он любит блинчики с творогом?

— Я хочу видеть золотой колодец, — настойчиво произнёс Человечек. — И вообще зачем мы тут сидим? Я не хочу блинчиков, я хочу золотой колодец…

— Да ведь это и есть «Золотой колодец», дурачок, — сказала очень удивлённая Стаза. — Просто так называется ресторан.

Нам принесли шницели и пиво.

— Что это с вашим ребёнком? — продолжала удивляться Стаза. — Ты посмотри, как здесь красиво… Вы уже давали ему пиво? Или он пьёт лимонад?

И она ещё раз упрекнула нас, что мы не заказали компот из ревеня. Официанты разносили супы и кнедлики с салом. Все ели, пили, и никто не видел, как сверкала на краю белой тарелки маленькая капля — ну точь-в-точь детская слеза.

Мы гуляли вдвоём в Страшницах. Неподалёку от крематория стояла похоронная машина. В ней стоял гроб.

— Папа, — спросил Человечек, — это автофургон, правда?

— Да, — ответил я, — автофургон.

— А что он развозит?

— Покойников, — отвечаю.

— А что такое покойники?

— Мёртвые, — сказал я.

— То есть когда человек умирает?

— Да, сынок.

Он опечалился. Долго смотрел на погребальную машину, потом говорит:

— Папа, а где он лежит?

— Кто где лежит?

— Ну, покойник, — прошептал он.

— В кузове, — сказал я.

— В самом кузове?

Машина стояла чёрная, мрачная. Человечек ощутил страх перед смертью. Он посмотрел на меня очень испуганно и спросил:

— И каждый должен умереть?

— Каждый, — сказал я, — каждый, сыночек. Таков удел человека.

— Но ты умрёшь раньше, чем я? — спросил он с надеждой в голосе.

Я его утешил, сказав «да».

— Ну, пошли, — сказал я потом. — Свернём налево, там есть лужайка, а на ней растут ромашки и маргаритки.

— Папа, маргаритки тоже умирают?

— Или знаешь что, давай купим мороженое. Да не смотри ты на этот автомобиль…

Но он всё смотрел и смотрел и уже в полном отчаянии спросил:

— А покойнику обязательно лежать в кузове?

— Обязательно, — ответил я. — Какое ты хочешь мороженое? Сливочное?

Он всё стоял и смотрел: он едва не плакал.

Папа, проговорил он наконец, — а можно мне, когда я умру, сесть рядом с шофёром?

— Можно, — говорю я, — конечно, можно. Только разговаривать с ним нельзя, это запрещено правилами уличного движения.

Он обещал молчать. И он очень обрадовался, даже подпрыгнул.

Пойдём, сказал он, — нарвём ромашек, сделаем букет. Пока мы живы. А может, и кузнечика поймаем.

С тех пор он не боится смерти.

Я тоже не боюсь.

Раз нам разрешат сидеть рядом с шофёром…

Букет мы нарвали большой и красивый. Из ромашек, маргариток и одного лилового колокольчика.

А мороженое мы ели клубничное.

Мы чудесно провели время.

Скажете — благо писателю, который может в любой момент подозвать своего героя. Я имею в виду не то хрупкое, абстрактное существо, с которым художник общается один на один в глубоко духовной области, недоступной публике, а живого, взмыленного героя, который гоняет под окном на самокате и которому всегда можно крикнуть: