Лена Элтанг - Каменные клены

Что сейчас делает мой любопытный постоялец: смотрит в грязное окно в букмекерской конторе или выводит чужих собак в Кенсингтонских садах — что он вообще делает? Когда я думаю о Лу Элдербери, то мысленно произношу инспектор и посмеиваюсь — его это слово ужасно раздражало. Разве я думаю о Лу Элдербери? луэлдерберилуэлдерберилу

В бархатном кафе так тихо, что я вздрагиваю от шагов подавальщицы.

— Что будете пить? — говорит она — Возьмите свежий йогурт с базиликом. Это наш особенный рецепт.

— Это должен быть наш, особенный, постоялый двор, — говорит мама, когда мы вчетвером перекрашиваем облупившуюся веранду в синий цвет. — Он должен быть абсолютным , как кондитерская где-нибудь в Понт-Авене: заходишь туда и сразу понимаешь, что здесь бретонская confiserie , и сейчас тебе дадут гренадиновый сироп и гречневые галеты.

— Боюсь, что ты слишком высокого мнения об этой развалине, — говорит отец, — не забывай, что у нас всего-навсего четыре комнаты для постояльцев. Ну, от силы шесть. Это не отель, а дом — для того, чтобы жить. Будь моя воля, я бы вообще никого сюда не пустил. Это дом, и он называется так же, как любой дом в Честере или Йоркшире. Когда у меня будет приличная работа, я сниму дурацкую табличку с ворот и отдам комнаты нашим детям — мне стыдно, что Александра делает уроки в кладовке.

— Каким еще детям? — хмурится мама — Да, мы назвали свой пансион «Каменные клены», а не «Трал и дельфин» или «Желтая субмарина», и это значит, что море не в названии, а в сути. — Она поднимает перепачканный ультрамарином палец, волосы мама убрала под платок, но они все равно поймали несколько масляных брызг.

— Здесь ничто не должно напоминать рыбацкие забегаловки, пропахшие маслом, в которые летом принимают работать бродяг, а зимой закрывают двери и ставни на замок, — говорит она. — Здесь ничто не должно говорить: вы слишком бедны, чтобы у нас переночевать!

— Я всегда хотел жить у моря, — говорит отец, — но никогда не хотел быть трактирщиком в Уэльсе. Я хотел иметь маленький домик и мастерскую, где мог бы возиться со старой мебелью, я хотел забрать тебя от букиниста, но не хотел видеть тебя с ключами от кладовых на поясе.

— Никаких горничных в тельняшках, никаких медных начищенных якорей, вроде тех, что выставлены на крыльце у Лейфа. Никаких термометров-корабликов на стенах! — повторяет мама, как будто не слышит.

— Скорее бы тут все закончить и убежать на пляж, — думаю я, — там можно шагать навстречу быстрому приливу, а в последний момент уворачиваться и отбегать под насмешливый хохот чаек.

— У хозяина Лейфа все не так плохо, просто он двадцать лет плавал на «Норфолке», — говорит Дейдра, — и, наверное, все двадцать лет мечтал открыть бар для моряков. Не переживайте, мисс Сонли, мы справимся, невелика тяжесть.

— Сила ветра от трех до шести… на море легкое волнение… север острова, южная оконечность… антициклон с Азорских островов, — говорит радио.

Человек этот нужен еще для оправдания совокупного действия. Действие совершено. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяна: он больше не понадобится… [153] Человек этот нужен еще для оправдания совокупного действия. — Лев Толстой. «Война и мир» (эпилог, ч. I, гл IV).

…приходила Воробышек Прю, как всегда румяная и взъерошенная. Принесла собаку, совсем приблудную, найденную на дороге, собаку я взяла, а соседку в дом не пустила, пусть дуется сколько ей угодно. За неделю собака освоилась и уже откликается на новое имя, виляет пепельным пушистым хвостом.

Ку-ши — хорошее имя для собаки, которая к тому же совсем не лает, подходящий молчаливый дружок для меня. Собака ужасно толстая, наверное, жила при какой-нибудь мясной лавке — может быть, ее ищут по всему городу. Все толстое и пушистое норовит убежать и потеряться.

В комнате у Младшей все так же, как было, когда она убежала и потерялась.

Не хватает только постеров и клубных афиш — в тот день, когда она уехала, я сорвала их со стен и закопала в саду, вместе с оставленными ею платьями, даже постельное белье туда кинула, изрезав ножницами, лучше бы на тряпки пустила, такое было хорошее крепкое полотно.

Вечером мне пришлось закрыть гостиницу, выселив слегка обкуренных подростков и двоих недоумевающих коммивояжеров. Пришлось сказать им, что в подвале взорвался отопительный котел. Становится все труднее справляться с запертой комнатой, любопытной горничной, чужой девочкой, подтекающей крышей, постояльцами и с собой самой.

С тех пор, как Луэллин съехал из гостиницы, не оставив даже записки, я не нахожу себе места, все это время я была уверена, что травник у него, и значит — мы разговариваем каждый день и каждую ночь, я была спокойна, как спокоен человек, беседующий с надежным другом за плотно закрытой дверью.

Но после его отъезда холмик за маминой теплицей оказался пустым, выходит — мой дневник в доме Брана, а это совсем другое дело. Если бы Лу — из любопытства — взял чужую вещь, он бы положил ее на место.

А вот Сондерс Брана не положил бы. Шотландская лошадка келпи, обернувшаяся юнцом с белыми волосами, полными ракушек и водорослей. Сядешь на такую, а она — шасть и в реку, и вот ты уже выползаешь на берег, вымокший до нитки, униженный всадник, доверившийся оборотню с копытцами наизнанку.

Вот как я себя чувствовала, когда шла выручать свою тетрадку на заставленную мусорными контейнерами Чеффинч-стрит. Когда спустя полтора часа я возвращалась оттуда в Нижний город, то чувствовала себя гораздо хуже, и поделом. Подобно Тюру, я положила руку в пасть волку [155] Подобно Тюру, я положила руку в пасть волку… — в германо-скандинавской мифологии «бог битвы», сын Одина и Фригг. Именно он надел волшебную цепь на волка Фенрира, но для этого Тюру пришлось в знак доверия положить волку в пасть свою правую руку. в залог того, что его не обманывают, и теперь у него есть право обидеться и сжать полуденные зубы покрепче.

Что я скажу Луэллину, когда он придет за мной?

Я убила свою сестру, потому что она хочет быть хозяйкой и всюду сует свой нос.

Нет — я убила свою сестру, потому что она перестала быть красивой, и мне стыдно думать, что девять лет назад я целовала ее грудь и живот.

Нет — я убила свою сестру, потому что виновата перед ней, а мне хочется думать, что я виновата не перед ней, а перед мамой, перед которой — ну в чем я виновата?