Мигель Делибес - Безумец

Теперь у него на лбу поблескивали малюсенькие капельки пота. Он задохнулся. За версту было видно, что рассказ свой он пропустил через себя. Бармен перестал улыбаться. Он вытер руки о белый пиджачок и сказал:

— Черт, можно подумать, вы такое пережили.

Тут я не сдержался и крикнул:

— Еще белого!

Толстяк, не переставая пить, обернулся. До этой минуты он не замечал моего присутствия. Сквозь стекло на меня пристально уставился расширенный зрачок. В днище стакана его странный глаз вылезал из орбиты, множился и рос. Он немного посидел так, будто рассматривал меня в лупу. Разница между нормальным глазом и увеличенным стеклом оставляла неприятный осадок. Казалось, Дависито, что при виде меня он испытал нечто похожее на то, что я — при виде его. Зализанный бармен вернулся за стойку, налив мне еще, и повторил:

— Вы так живо это описываете, как будто сами пережили. Обалдеть!

Тот перестал глядеть на меня и медленно, степенно повернулся к нему.

— Мне такое снится каждую ночь, — сказал он. — А это куда хуже, чем пережить.

Он помолчал. Потом добавил:

— Знаешь историю про мужика, которого хотели признать святым и не признали за то, что в последний час он утратил добродетель терпения?

Зализанный покачал головой. Повисло изнурительное молчание. Я не выдержал и крикнул:

— Еще белого!

Толстяк вновь на меня обернулся. Ему не понравилось, что я перебил его. Бармен нехотя налил мне и вернулся за стойку. Тот продолжал:

— Хотели его канонизировать за многие его добродетели, а когда стали доставать мощи, то увидели, что и лицо, и руки, и все у него как сведено судорогой, а ногти впились в доски гроба. Его, оказывается, похоронили живьем, и он, в бессилии, отчаялся. Вот и все. Мороз по коже, верно?

Бармен попытался улыбнуться, но вышла лишь двусмысленная гримаса. Человек в пальто вдруг заговорил сбивчиво:

— Я хочу, чтобы мне выпустили две пули в голову, прежде чем хоронить. Пли чтоб уж совсем наверняка, пусть свезут в Медицинский институт и разрежут на кусочки, на потеху студентам.

Бармена чуть было не стошнило. Он ничего не успел ответить, когда тот, другой, без всякого перехода сунул руку в жилетный карман и спросил:

— Сколько с меня?

Как только он ушел, я встал и спросил у бармена:

— Кто это был?

— А я знаю! Робинет, — сказал он.

— Француз, что ли?

— С чего бы? Может, австрияк или русский. Он тут живет.

Я кинул один дуро на стойку и выбежал на улицу. Там не было ни души, а уж Робинетом и подавно не пахло.

Аурита хорошая девушка. Если тебе такая попадется в жизни, Дависито, женись не раздумывая. Мужчина только тогда и может работать в полную силу, когда ему на пути встретится хорошая девушка. Аурита вот хорошая, или мне кажется, что хорошая. Думаю, тут нет никакой разницы. Что до меня, то, доложу тебе, я доволен. И неважно, что она взъярилась тем вечером, когда я впервые увидел Робинета, — во-первых, по тому что явился поздно, и, во-вторых, потому что от меня, по ее словам, разило вином. Я пытался было втолковать ей, что выпить бокал вина — не преступление, а она ответила, что уже одни эти мои разглагольствования доказывают, что я пьяный. Я велел ей не быть дурочкой и не шуметь, а она заперлась в спальне, рухнула на кровать и зарыдала.

Но подумай, Дависито, как бы мы вели себя в ее положении, ведь раньше Аурита была не такая, совсем другая, и, когда я возвращался из банка с заледеневшими ногами, тапочки стояли у жаровни, а на столе ждал горячий кофе, и, когда я ложился спать, мне всегда было куда повесить пиджак, чтобы плечи не обвисли, а то я этого не выношу. И не то чтобы я злился на нее нынешнюю, наоборот, мне Ауриту жалко, потому что ее целый день то тошнит, то мутит, то прихватывает. Я спрашиваю: «Плохо тебе, милая?», из самых лучших побуждений, а ее это раздражает: «Что ты все время так говоришь, будто издеваешься?»

Я знаю, Дависито, она просто девчушка, да и только, и не скажу, чтобы красавица, и не одна из тех, на каких на улице оборачиваются, но, смею тебя уверить, у нее есть свой шарм, этакий неуловимый, — я же уловил его сразу, как только с ней познакомился. И было это одно из самых главных совпадений в моей жизни.

Представь себе, стою я как-то в очереди в кино, и подходит ко мне девушка и говорит: «Простите, вы не могли бы мне взять билет, только не на балкон?» Я покраснел и громко ответил: «Конечно, о чем речь!» И тут я кое-что придумал. Я подумал, а не взять ли мне место рядом с ней, хотя сначала собирался на балкон, там подешевле. От одной только мысли я разнервничался и дождался, пока погаснет свет, чтобы она не заметила моего волнения, и в полумраке сел рядом с ней, и она глянула на меня искоса, а у меня будто камень внутри.

И вот ведь совпадение: фильм был про мелкого банковского служащего, который влюбляется в миллионершу, а миллионерша притворяется мелкой служащей, чтобы быть уверенной, что он любит ее, а не ее деньги. Я не сдержался, Дависито, наклонился к ней и срывающимся голосом прошептал: «Я тоже служу в банке». Она улыбнулась и ответила негромко: «Но уж я-то точно не миллионерша». Я осмелел и сказал: «Оно и к лучшему». После кино я проводил ее до дому, а потом несколько дней следил, куда она ходит, и однажды она стояла в очереди в другой кинотеатр, и я, будто случайно проходя мимо, спросил: «Сеньорита, вы не могли бы взять мне билет?» И, на удивление, это ее рассмешило, и с того дня мы подружились и стали часто встречаться, а мне тем временем уже осточертела хозяйка, которая связалась с молоденьким студентом и не брала с него за постой, и осточертел бельгиец, который надувался пивом и каждую ночь ссал в ванну, пакостник.

Однажды вечером я выпил пару рюмок и заявил Аурите, что буду счастлив жениться на ней и зажить в трехкомнатной квартирке с ванной. Аурита рассмеялась и сказала: «Ну что ж, давай будем счастливы». И мы пустились в расчеты, и навскидку я легко мог это осилить, и тогда Аурита сказала: «Только не забудь, дорогой, моя страсть — кино». Она прикрыла глаза и будто чуть-чуть всплакнула, и мне, Дависито, в тот миг чертовски захотелось ее поцеловать.

А так, если Аурита сейчас и бывает со мной сурова, я ей прощаю, потому что помню, что, когда я был одинок и беззащитен в этом городе, она протянула мне руку и обошлась со мной ласково. И в тот вечер, когда она разворчалась, что я поздно явился и воняю вином, я смирился и сел ужинать, думая только о Робинете, пока не понял, что Робинет превратился в идею-фикс, и Аурита тоже подметила какую-то странность, и даже Санчес, мы с ним работаем в отделе ценных бумаг, сказал:

— Что-то ты, Ленуар, какой-то заторможенный последние недели две. Случилось что?