Ольга Грушина - Жизнь Суханова в сновидениях

«Жизнь Суханова в сновидениях» — книга не совсем обычной литературной судьбы: действие в ней происходит в России и написана она писательницей из России — однако написана по-английски. Родилась и выросла я в Москве и уже в детстве знала, что хочу быть писателем; но в восемнадцать лет, в бытность свою студенткой факультета журналистики в МГУ, я получила приглашение на обучение в американском университете и с тех пор живу на две страны, две культуры и два языка.

«The Dream Life of Sukhanov», мой первый роман, вышел в свет в 2006 году, в издательстве «Putnam» (когда-то опубликовавшем набоковскую «Лолиту»), и за последовавшие годы был переведен на тринадцать языков, от французского до турецкого; наконец-то появляется он и на русском. Перевод с английского был сделан замечательной переводчицей Еленой Петровой, за чье тонкое чувство языка я ей бесконечно признательна.

Роман этот задумывался как своего рода притча о жизненном выборе творческого человека («история Фауста нашего времени», написал один американский критик), а не как исторический роман о России. Хотя действие и разворачивается в ранние дни перестройки, читатель отметит, что конкретных политических моментов в книге умышленно мало и даже имя Горбачева не упомянуто ни разу. В художественных целях я обращалась несколько вольно с историческими деталями (например, приведенная в романе цитата взята не из журнала «Мир искусства», а из журнала «Золотое руно»), датами (как, например, дата показа «Андрея Рублева» на экранах советских кинотеатров) и общими реалиями советской жизни. Надеюсь, читатель простит мне подобные отступления от исторической достоверности во имя литературной убедительности.

Моим родителям

— Здесь остановите, — распорядился с заднего сиденья Анатолий Павлович Суханов, обращаясь к замшевым перчаткам на руле.

Бело-желтые колонны, назойливо мелькавшие за окном, стали замедлять свой бег и в следующее мгновение дисциплинированно выстроились в одну шеренгу. Плюшевый кокон темноты пронзило бледное щупальце ближайшего фонаря, и Нина, которая всю дорогу молчала, шевельнулась, будто пробуждаясь от дремоты.

— Уже? — рассеянно спросила она и посмотрела в окно.

Они доехали. С легким вздохом она порылась в сумочке, как делала всякий раз перед выходом. Суханов терпеливо ждал, пока она щелчком откроет пудреницу, пристроит на ладони круглый, поблескивающий черным островок, высвободит из золотых витков футляра персиковый стержень губной помады и повернет склоненное лицо так и этак, чтобы вспугнуть из полумрака свое отражение. На поверхности зеркальца неожиданно возник аккуратно подведенный глаз, но она шевельнула рукой — и глаз, моргнув, исчез. Напевая себе под нос невнятный мотив, Суханов отвернулся: после двадцати восьми лет супружеской жизни он по-прежнему испытывал неловкость в такие минуты, как будто подглядывал за неким интимным ритуалом и был застигнут врасплох. Наконец, заманив ускользающее отражение в западню фонарного луча, она двумя быстрыми мазками обвела контуры полного рта, сжала губы с едва слышным звуком, похожим на поцелуй, и бросила помаду в сумочку. Он услышал хищный щелчок замка, увидел краем глаза холодный всполох бриллиантовой сережки, нырнувшей в полосу света, — и тотчас же уловил струистый шорох исчезновения: Нина, как всегда, не стала дожидаться, чтобы для нее распахнули дверцу. После нее остался изысканный аромат сегодняшних духов, Суханову незнакомых, а под ним слоями витали другие, едва различимые запахи — сладковатые призраки прежних разъездов, сбереженные временем на заднем сиденье его персональной «Волги».

Теперь и Суханов с грузным достоинством выбрался из машины.

В этот вечерний час, да к тому же в субботу, проспект Маркса начинал пустеть. Воздушными шарами плыли в мягкий сумрак мандариновые огни фонарей, и в их свете ярко горел фасад старого здания Московского университета, помпезный и узнаваемый, как декорация к нашумевшему, надоевшему спектаклю. Хотя по календарю был еще только ранний август, в воздухе уже чувствовалась та особая нежно-осенняя хрупкость, от которой мир сделался на одно дуновение глубже и слегка утратил определенность, будто лежал по ту сторону хрустальной ширмы. По мостовой проносились редкие автомобили. В летящем взмахе фар смутные фигуры прохожих на мгновение становились чеканно-рельефными, приобретали объем и цвет: и неказисто одетый парнишка, который перебегал улицу в неположенном месте, и приволакивающий ноги старик со свернутой газетой под мышкой, и одутловатые женщины без возраста, нагруженные авоськами, и — необъяснимо, несообразно — видение на краю тротуара: фигура в переливающемся декольтированном платье зеленого шелка, высокая, стройная, длинноногая.

— Прохладно, — сказала Нина вполголоса.

Суханов кивнул, повернулся к машине и постучал в окно. Затемненное стекло беззвучно заскользило вниз, открывая взгляду замшевые перчатки, замершие наготове.

— Вон там подождите, — коротко бросил он. — Полагаю, мы задержимся.

До Манежа было всего несколько шагов, и они запрокинули головы, чтобы лучше видеть внушительный транспарант, натянутый над портиком выставочного зала. «ОБРАЗ РОДИНЫ» — гласили огромные красные буквы, а строчкой ниже читалось: «Петр Алексеевич Малинин, 1905–1985».

— Можно подумать, он умер, — недовольно заметил Суханов. — Надо было открытым текстом указать, что это юбилейная выставка, ты согласна?

Она только пожала плечами и молча ускорила шаг; опустевшая площадь жадно ловила дробь ее высоких серебристых каблучков. У входа курил плечистый швейцар; заметив ее приближение, он всем телом подался вперед и широко распахнул дверь: в сумрачную тишину улицы хлынула ярко освещенная духота, подгоняемая трелями жеманного смеха. Когда Нина ступила через порог, Суханов перехватил оценивающий взгляд швейцара, устремленный на ее обтянутые шелковистой паутинкой ноги. Никто ей не даст ее возраста, подумал он с тайной гордостью. Только он собрался войти следом, как швейцар отпустил дверь и развернул к нему свою нахальную физиономию, украшенную нелепым пухом усиков.

— Минуточку, — процедил он, всем своим видом изображая скуку. — Тут по приглашениям.

Презрительно оглядев жалкую растительность, Суханов неспешно полез в карман.