Якобина Сигурдардоттир - Сестры

– Да нет, ты в основном права, – соглашается Элли.

– Значит, и ты того же мнения? Меня, как видишь, занесло сюда, вот с тех пор и кручусь здесь. Ну, а вы с Гвюдйоуном, как только поженились, сразу уехали за границу и с тех пор…

– Перестань, стоит ли сейчас вспоминать об этом. – В голосе Элли слышатся нетерпеливые нотки. – Скажи-ка лучше, Магга давно у тебя гостит?

– Примерно неделю… Или нет, пожалуй, уже дней десять. – Немного помолчав, Ханна спрашивает: – Ты приехала из-за нее, верно?

– Из-за нее? Да нет, я понятия не имела, что она здесь, пока она не открыла мне дверь.

– Магга открыла тебе дверь?

– Ну да, и еще не хотела меня впускать, У нее что-нибудь случилось? – Ханна не отвечает, глядит в свою чашку, о чем-то думает. Элли пристально смотрит на нее, забыв на минуту про вонь и ужасающий беспорядок, царящие в этом доме. – А раньше она тоже тебя навещала?

Ханна бросает на сестру быстрый взгляд:

– Да, изредка.

– Вот как, я не знала. Я всегда была уверена, что она никуда не ездит дальше Тингведлира. Правда, она звонила тебе время от времени, но я считала, что вы с ней не ближе друг другу, чем мы с тобой.

Элли сама не понимает, почему ей так неприятно присутствие здесь Магги. Потому ли, что она не собиралась оповещать никого из знакомых о своем визите сюда? Или, может быть, потому, что у нее нет уверенности, что Магга не в курсе ее личных дел? Впрочем, ей абсолютно наплевать, что о ней говорят за глаза, она всегда умела балансировать на грани между приличием и скандалом, с тех самых пор, как стала взрослой, и ни разу еще не попала впросак. Но чем объяснить, что вторая сестра, Ханна, судя по всему, стоит за Маггу горой? Магга наверняка рассказала ей, как они поссорились из-за ее девчонки. Но ведь во всем виновата сама Магга, точнее, ее благодушие и врожденная склонность к самообману – это же ясно каждому здравомыслящему человеку, пожелай он только вникнуть. Похоже, Ханна на что-то решилась, потому что встала, выглянула в коридор, как бы желая удостовериться, что там, за дверью, никто не прячется, и заговорила вполголоса, словно давая понять, что все должно остаться строго между ними:

– Нет, таких уж близких отношений мы с ней не поддерживаем. Но Свана, ее дочка, жила у меня летом два года подряд, когда была еще ребенком, и с тех пор иногда заглядывала сюда, бывая в наших краях. Магге сейчас очень трудно, ты сама, наверное, знаешь. Человеку, заставшему ее врасплох, она может показаться странной, думаю, так и получилось, когда она неожиданно увидела здесь тебя.

– Ты хочешь сказать, что у нее не вполне благополучно с нервами? – Элли трудно заставить себя вдруг без всякой видимой причины перейти на полушепот, хотя вообще-то ее всегда отличало умение владеть своим голосом.

– Назовем это так, – отвечает Ханна по-прежнему тихо. – К ней нужно быть снисходительным. Ты, конечно, знаешь обо всем случившемся, ты только не знала, что она здесь, верно я говорю? Но мне пора выпустить коров. Я так обрадовалась, когда тебя увидела, что у меня это напрочь вылетело из головы. Попрошу Маггу помочь Труде выгнать их на луг. На Маггу это очень хорошо действует. Может, ты посидишь пока в гостиной, хотя, по правде сказать, я еще не успела убрать нашу с мужем постель, да и Трудину тоже.

– Вашу с мужем постель?

– Ш-ш, не так громко. В нашей спальне теперь спят Магга и Гунна, моя дочь, вместе со своим малышом. Лучше мы ничего не сумели придумать, дом ведь очень маленький. Старшие мальчики спят в другой комнате, она тоже крохотная. Ну и потом, в нашей комнате не так шумно, как в других.

– Ты хочешь сказать… – начинает Элли, но Ханна с улыбкой перебивает:

– Все в порядке, все хорошо. Так я мигом. Гостиная вон там.

Вместо софы в этой гостиной стоит диван-кровать, на котором сейчас постелены простыни и лежат подушки. Рядом – низенький журнальный столик, на нем – дешевенькая вазочка и несколько пепельниц. На стене красуется книжная полка дедовских времен. У окна, на почетном месте, – телевизор, возле которого стоит кресло, из числа самых немудрящих, вытертое, но это, видимо, лучшее из всего, на что можно присесть в этом доме. Окно большое, сплошь уставленное горшочками с цветами. Но занавески! Боже, какой только дряни люди не вешают на свои окна! Сестра Ханна, очевидно, питает слабость к нейлону. На полу, возле дивана, – куча грязной рабочей одежды, тут же валяются перепачканные глиной грубошерстные мужские носки. Хорошо хоть догадались открыть окно, и в воздухе нет той вони, которой насквозь пропитан коридор. Она слышит, как в соседней комнате Ханна разговаривает с Маггой, но не может разобрать слов.

Временами доносится смех. Смеется вроде бы Ханна. Что могло ее рассмешить? Или она смеется просто так, по привычке? Дурацкая привычка. Элли поудобнее устраняется в кресле, роется в сумке, достает бутылку коньяку. Вообще-то она собиралась угостить этим коньяком своего зятя, Ханниного мужа, но поскольку его не оказалось дома… Она смертельно устала, теперь, в одиночестве, она ясно это чувствует. Отвинтив крышку, она наливает в нее коньяку, выпивает, придвинув поближе пепельницу, закуривает, снова выпивает немного коньяку и сразу чувствует прилив бодрости. Она слышит, как сестры и Труда выходят на улицу, затем все умолкает. Само собой, она не может уехать, не попрощавшись. А ведь, выбираясь сюда, она думала пробыть здесь целый день, осмотреться как следует, насладиться в погожий день деревенским покоем. Про нее не скажешь, будто она питает романтические иллюзии насчет деревенской жизни и людей, живущих в деревне. У нее есть в деревне друзья, но они совсем другие, не похожие на здешних. Образцово ведут хозяйство, имеют прекрасный дом и вообще живут по-человечески, хотя, конечно, работа в хлеву всегда останется работой в хлеву. Еще есть старики, которые живут в старой торфяной хижине, Гвюдйоун считает своим долгом непременно навещать их всей семьей раз в году, оттого что давным-давно, мальчишкой, обычно проводил у них все лето. Тамошний старик – истинный философ, а его жена просто идеально содержит дом и все хозяйство. На вечеринках Гвюдйоун любит рассказывать литературной публике об этой старой супружеской чете, говорит о них подчеркнуто уважительно, как и подобает относиться к подобному феномену. Правда, нужно признать, что говорит он об этом ровно столько, сколько надо для того, чтобы завязалась интересная, в меру возвышенная беседа: сперва о стариках, об их старой хижине, о лужайке перед их домом, сплошь усеянной лютиками и одуванчиками, затем о таких же, как они, литературных героях, о не затронутой машинной цивилизацией природе, о философии этих удивительных простых людей, которых раньше можно было встретить чуть ли не в каждой хижине, затем снова о книгах, где судьба этих людей прослеживается от колыбели до могилы.