Михаил Кречмар - Насельники с Вороньей реки (сборник)

Но сейчас я вынужден быть «хитрым белым торговцем».

Воланд в «Мастере и Маргарите» говорил, что людей испортил квартирный вопрос. Это не совсем так. Людей во все времена портил вопрос земельный. Вот и в новой России земельный вопрос – один из самых главных. Он присутствует везде, просто о нём не принято много говорить. Так, например, охотничьим компаниям, чьи интересы я сегодня представляю, совершенно не с руки содержать сотни тысяч квадратных километров территорий, выплачивая за это государству налоги. Гораздо проще поспособствовать тому, чтобы эти земли совершенно бесплатно арендовали местные аборигены вроде Николая. А потом уже с этими аборигенами заключать договоры. На гораздо более щадящих условиях.

Собственно говоря, в результате получается очень непривычная ситуация, когда относительно неплохо обеим договаривающимся сторонам. Охотничья компания получает возможность охотиться на территориях того или иного рода по лимитам на отстрел животных, выдаваемым этим аборигенам. Местный же житель получает возможность заработать кое-какие деньги и, что важнее всего, более или менее регулярную связь с внешним миром, поскольку раз шесть-семь в год к нему будет гарантированно прилетать вертолёт, а после отъезда охотников остаётся много весьма полезных для хозяйства вещей. Кроме того, это – доставка продуктов и прочих необходимых вещей. И уж новые печки я сюда завезу в первую очередь.

Большая шестиместная палатка пошита из парусины – когда-то оливковой, а сейчас выцветшей добела. Она натянута на бревенчатый сруб, отчего возле стенки можно стоять в полный рост, только чуть согнувшись. Это мне, а низкорослые ламуты стоят в рост свободно. Двускатная крыша сбита из тонких лиственничных жердей, приколоченных вплотную друг к другу. Из тех же жердей сбиты нары, на которых мы сидим. Такой жердняк называется здесь в обиходе «ламутскими досками».

В углу стоит потрёпанный жизнью СКС – такой же, как у меня. Ну может, чуть более потрёпанный. Ложе в районе цевья стянуто проволокой. Наверное, в хозяйстве нет эпоксидной смолы. Мушка «подставлена» деревяшкой – для удобства стрельбы навскидку. Почему-то так делают все аборигены – от эвенков до удэгейцев. Две иконы, очень старенькие. Ламуты православные, в отличие от чукчей. Поэтому у них часто встречаются не совсем обычные имена и, соответственно, отчества. Вот и здесь – Мокеевна.

Вообще с самоназванием у этого народца получилось забавно: сами себя они когда-то называли эвенами-орочонами, а ламутами прозвали их пришлые русские колонизаторы. Так продолжалось триста лет, и когда наконец советская власть в своей неизъяснимой милости вернула аборигенам их самоназвание, те упрямо продолжали сами себя звать ламутами…

На столе – три миски с варёным мясом, нож у каждого свой, ложки. Мясо отрезают маленькими кусочками, накалывают на кончик ножа и так едят. Что-то ещё лежит на столе… Что?

Самодельный хлеб. Его печёт или Мокеевна, или кто-то из женщин помоложе, – хлебная печка, сделанная из вкопанной в бревенчатый сруб бочки для бензина, стоит над рекой, на самом юру.

Солёный и высушенный до деревянного состояния хариус. Здесь верховья реки и рыбы совсем немного.

Стеклянная банка, наполовину наполненная сахаром.

И это – всё. Скудный стол обитателей чукотской лесотундры.

Я опасаюсь обещать много. Вообще-то тундрового человека очень легко зажечь любыми, иногда даже очень малореальными посулами. Но если хоть один процент из этих обещаний не оправдается, что, впрочем, случается сплошь и рядом, то тундровый человек из восторженного приятеля мгновенно обратится в замкнутого недоброжелателя. Мне же в лице Дьячкова нужен союзник. А союзники не обретаются кавалерийским наскоком – их завоёвывают долго и кропотливо.

Только вот при этом не стоит забывать, что при угрозе, реальной или воображаемой, своим землям, оленям или рыбным уловам сам Дьячков и его сыновья, да, наверное, и большая часть женщин рода без колебаний могут убить человека.

Я подкладываю в костёр дрова. Застреленный бедолага – в полукилометре вверх по течению, на полпути между избушкой охотника Чохова и стойбищем Дьячкова. Ниже по реке стоит метеостанция «Куранай», там живут две семьи. Вроде бы живут. Нет у меня в этом такой уверенности. И ещё один охотник, Салькин, – в самых низовьях. А через семьдесят километров – посёлок Бычье Куйло.

Выпиваю последнюю кружку чая и лезу в спальный мешок.

Ночью по тенту палатки шуршит снежная крупа.

Просыпаюсь я уже в другом мире. Чёрная река течёт среди белых берегов. Снег перестал идти, но вода у берегов в местах, где нет течения, схвачена тонким ледком. Разжигаю костёр и кипячу воду в чайнике. Затем собираю вещи, несу перевёрнутую резиновую лодку к воде. Замёрзшая вода хрустит во впадинах её ребристого, как надувной матрас, днища. Всё, осень кончилась, начинается предзимье. Сталкиваю лодку, загружаю её на мелководье, сажусь на корму и, выгребая по чёрной воде, скольжу мимо белых берегов, погружённых в воду деревьев и длинных ветвей, обмёрзших самыми замысловатыми сосульками. Природа включила свой счётчик до полного замерзания реки. Как там говорил геноссе Иоханссон геноссе Нансену? «Вы должны поторопиться, если не хотите опоздать».

Как ни странно, базу охотника Чохова напротив впадения Даранчана, в обиходе «Даранчан», я замечаю метров за триста, едва выплыв из-за поворота. Здоровенная хоромина, как водится для охотничьих баз, которые создавались десятилетиями, – сборная конструкция из трёх, нет, даже четырёх построек. Первая из них, вросшая в землю избушка из девяти венцов, – самая первая промысловая избушка на Вороньей реке. Её построил бывший сотрудник метеостанции «Куранай» Игорь Чепурной, когда, забросив гидрологию, переквалифицировался в промысловики. Соболь здесь, в верховьях, шёл в капканы неплохо, и Игорь, проохотившись пять или шесть сезонов, после какого-то особо внушительного фарта уехал на «материк», прикупив домик в Сочи. После него участок пару лет стоял заброшенным, пока его не попытался освоить ещё один молодой выходец с того же Кураная – Витя Ерёмин. Ерёмин пытался жить здесь с семьёй, а потому подошёл к делу гораздо основательнее и построил вплотную к первой избе вторую – настоящую пятистенку с каменной печкой. В этом доме семья Ерёминых прожила чуть меньше года, после чего сперва отсюда съехала на каком-то куранайском вертолёте жена, а следом за ней – и сам Витька. Ну не приспособлены эти места для европейских женщин, ничего не поделаешь.

В общем, Ерёмины уехали, а дом – остался. И сейчас он был главным жилищем любого человека, кто по праву пришельца и по договорённости с администрацией Бычьего Куйла занимал охотничий участок в тридцати километрах выше Кураная. Массивный блокгауз без окон, служивший складом, построил предыдущий обитатель базы Федька Устюгов – единственный, кто остался здесь навсегда. Попал в наледь, замёрз, и его тело вынесло весной прямо на гидропост Кураная.