Антон Соя - Джаз-Банда

Пастух играл самозабвенно, прикрыв серые глаза, но все же успел едва заметным кивком отметить действия верных товарищей, Автогеныча и Пузца, по ликвидации музыкальной безграмотности. Папа Карло одобрительно качал головой, на вышке заслушался часовой. Вдруг один из воробьев на колючей проволоке громко, мультипликационно чихнул, нарушая «идиллию», соседний воробей упал замертво, видимо поймав бациллу страшного птичьего гриппа, а остальные поспешно разлетелись подальше от источника заразы. На зоне завыла сирена, постепенно переходящая в звонок мобильника, играющего «Нам песня строить и жить помогает». Налетело странное марево, все поплыло перед глазами, закрутилось и превратилось в белое пятно потолка.

Пастух лежал на своей кровати в огромной, дорого обставленной спальне и из последних сил пытался ухватиться за хвостик быстро удаляющегося сна. Он без конца повторял имя старого вора, смешно складывал губы в трубочку и накрывался одеялом и подушками, чтобы оградить себя от мешающего наслаждаться воспоминаниями въедливого звука, но звонок мобильного не замолкал, и Пастуху пришлось пересилить себя и разлепить глаза.

— Да! Чего? Слушай, мне опять зона снилась, Карлуша. А тут, блин, ты со своими делами, — хрипло и недовольно заворчал Пастух. — Ну, хорошо-хорошо, городской банк, отец родной. Да помогу, конечно, на том и стоим. Что за фермер? В Беленджике? И много он городу задолжал? До хрена. Лады. Сегодня у нас концерт. Суббота — сам понимаешь. Но завтра мы с пацанами прокатимся — решим твои проблемы. Все, отбой.

Пастух злобно швырнул трубку на тумбочку, что стояла рядом с кроватью, и повалился обратно в мягкие подушки, похожие на те воздушные мягкие облака из сна. Над его головой висели портреты Утесова, Орловой, Дулиной и Армстронга, приветливо улыбаясь своему поклоннику и даже как будто подмигивая. Сквозь зашторенное огромное окно сочился насыщенный солнечный свет, указывающий на то, что день в самом разгаре. Соседские ребятишки гоняли на велосипедах, повизгивая от радостной беззаботности, из чьей-то открытой машины доносились задорные нотки саксофона вкупе с хрипловатым голосом, а розовые кусты, что росли прямо под окнами спальни, нехотя поддавались ветру и противно царапали стекла. Пастух лениво простонал, понимая, что окунуться обратно в приятный сон не получится, потер сильными руками щетинистые щеки и закричал:

— Люба! Люба!!! Где мой костюм, женщина?

В спальню вошла Люба. Красивая, но злая шатенка в коротком домашнем халатике хмурила брови и пускала сердитые молнии своим выразительным взглядом в сторону Пастуха. Женщина была совсем молоденькая, но из-за своей хмурости походила в данный момент на какой-нибудь сморщенный фрукт вроде кураги, да и халат как раз выдался в тон. В руках красавицы белел мужской костюм.

— Ты зачем ночью по бедным юмористам стрелял? Тебе музыкантов мало?

— Бедным? Всем бы такими бедными быть, — потягиваясь и зевая, оппонировал Пастух. — Полстраны уморили своими уморами. А музыкантов мало осталось, попса вон совсем не едет — даже странно. Чем я им не угодил?

— Придурок! — выпалила женщина, швыряя костюм на кровать. — Как до сих пор из Москвы войска только не прислали десантные — мозги твоей «Веселой бригаде» вправить.

— Сам поражаюсь, милая! — ухмыльнулся Пастух и поднял глаза на портреты кумиров. — Ты лучше скажи, дура этакая, зачем ты мой фрак в камине сожгла, а? Ты же знала, что это моя главная реликвия! Или, может, ты решила, что я — царевна-лягушка?! Мне вот опять зона сейчас снилась, Карл Иваныч про фрак спрашивал. Тебе не стыдно, Люб, а?

— Костя, завязал бы ты со своим джазом! — Люба стремительно плюхнулась на кровать рядом с Пастухом и сильно прижалась к нему, обхватив загорелую шею своими худыми руками. — Над тобой же все смеются за глаза. У всех баб нормальные мужики — трех слов связать не могут, и только у меня Паганини. Опять сегодня фанатки малолетние на концерте в штаны к тебе лезть будут.

— Что за погоняло еще такое, Паганини? Я — Пастух! И я такой не один, нас в банде пятеро, и все красавцы. Хочешь, и тебя возьмем в «Веселую бригаду»? Научись джаз играть — и вперед!

— Джаз, джаз! Я только и слышу от тебя, что про джаз твой! — Люба резко оттолкнула от себя Пастуха и встала с кровати. Ее голос звучал гордо и сильно, но чувствовалось, что в любую секунду он может сорваться из-за кома, который ворочался посреди горла. — Только попробуй сегодня прийти с помадой на наглой роже — я тебе задам джазу!

— Ну как такую можно не любить? — заулыбался Пастух и протянул руки к любимой. Но Люба уже отвернулась от него и, строптиво передернув плечами, вышла из комнаты.

На гигантском бежевом диване сидели четверо молодых людей, едва перешагнувшие из возраста зрелой юности в возраст юной зрелости. Они грустно смотрели по сторонам, кто-то грыз ногти, кто-то стучал пальцами по коленке. Один из них, с нелепым макияжем, был в красных джинсах, полосатой футболке с надписью на немецком языке, гордо сообщавшей, что Гитлер давно скончался, и, собственно, поделом. Его волосы были ярко выкрашены в тон брюкам, а ноги словно прибиты к полу огромными ботинками с подошвой во все два кирпича. По левую руку от него, вдавившись в диван, располагался маленький щупленький паренек с сальными волосами по плечи, выряженный во все зеленое, как огурец. Цвет его лица плавно сливался с цветом одежды, а глаза из-за худобы казались такими огромными, что чудилось, вот-вот выскочат из орбит и покатятся по полу. Во главе этой банды сидела молоденькая худенькая девушка, которая временами всхлипывала и размазывала тушь по лицу длинным рукавом своей пестрой кофточки. Ее волосы были банально выбелены, как у куклы, а загар создавал дурацкое впечатление, что девушку вымазали советским какао из алюминиевых банок.

— Вот. А потом эти подонки заставили нас отыграть целый концерт без фонограммы, — оправдывался директор группы «Сахароза 495» Гоша Коновалов перед продюсером, седовласым гордым мужчиной, который стоял возле окна и задумчиво наблюдал за шумным шоссе.

Необъятный директор сидел за таким же необъятным столом и писал объяснительную, тщательно проговаривая каждое предложение. Гоша был действительно огромных размеров и весьма внушительной внешности. Лицо от непростой жизни стало практически квадратным, глаза превратились в маленькие щелки, из которых Гоша подозрительно наблюдал за окружающим его миром, а нос был столько раз сломан-переломан, что походил на сплющенный банан. Порванные джинсы оголяли массивное колено с парой царапин и большущим, почти черным синяком. Белый вязаный свитер, впрочем, как никто другой, мог поведать историю событий. Во-первых, он уже абсолютно не был белым, а во-вторых, то там, то тут на нем виднелись следы побоища: отпечатки массивных подошв и скупые капли крови. Квадратное лицо плавно переходило в круглую гладковыбритую макушку, от которой отсвечивало солнце, а под правым глазом синел свежий бланш.