Филип Рот - Немезида

— Все это просто ужасно, — сказала она.

— Ужасно для этих двух мальчиков и их семей, — сказал он, — но контроль за ситуацией ни капельки не потерян. Не думай ничего такого.

— Мама мне что-то сказала про итальянцев, которые пришли на спортплощадку разносить заразу.

— Они никакой заразы не разнесли. Я же там был. Я видел, что они сделали. Кучка нахалов, только и всего. Заплевали там всю улицу, а мы потом всю эту гадость смыли. Полио есть полио — никто не знает, как он разносится. Лето — и он тут как тут, и с этим мало что можно поделать.

— Я люблю тебя, Бакки. Я постоянно о тебе думаю.

Понизив из осторожности голос, чтобы соседи не услышали через открытое окно, он ответил:

— Я тоже тебя люблю.

Эти слова ему нелегко было произнести, ведь он так себя настроил — и разумно сделал, считал он, — чтобы не слишком тосковать по ней, пока она в отъезде. И еще потому нелегко, что прежде он ни одной девушке ни в чем таком не признавался и все еще стеснялся подобных слов.

— Не могу больше занимать телефон, сказала Марсия. — Тут человек ждет очереди позвонить. Пожалуйста, береги себя.

— Берегу. И буду беречь. А ты, пожалуйста, не волнуйся. Не бойся за меня. За меня бояться нечего.

На другой день среди местных жителей разнеслась новость, что в школьном округе Уикуэиик одиннадцать новых случаев полио — столько же, сколько за три предыдущих года вместе взятых, а ведь еще только июль, до конца полиомиелитного сезона добрых два месяца. Одиннадцать новых случаев, а Алан Майклз, любимец мистера Кантора, ночью умер. Болезнь расправилась с ним за трое суток.

На следующий день, в субботу, спортплощадка была открыта для организованных занятии только до полудня, когда на электрических столбах по всему городу волнообразно завыли, проходя еженедельную проверку, сирены воздушной тревоги. Вместо того чтобы вернуться после работы к себе, на Баркли-стрит, и помочь бабушке запастись продуктами на неделю (их собственная бакалейная лавка была после смерти деда продана за гроши), он помылся в душевой для мальчиков и надел чистую рубашку, брюки и лакированные ботинки, которые принес с собой в бумажном пакете. Потом двинулся вниз по Чанселлор-авеню к Фабиан-плейс, где жила семья Алана Майклза. Несмотря на полиомиелит, главная улица, вдоль которой сплошной линией стояли магазины, была полна народу: люди делали субботние продовольственные покупки, забирали одежду из чистки, покупали лекарства в аптеках, заходили в магазины электротоваров, женской одежды, скобяных изделий, в оптику. В парикмахерской Френчи все стулья были заняты мужчинами, дожидавшимися своей очереди постричься или побриться; рядом, в обувной мастерской, хозяин-итальянец — единственный нееврей среди владельцев местных коммерческих заведений, не исключая и Френчи, — трудился без устали, разыскивая для клиентов их починенную обувь в куче, громоздившейся на прилавке, и сквозь открытую дверь громогласно вещало итальянское радио. Над большими окнами магазинов, выходившими на улицу, уже развернули навесы: солнце палило вовсю.

Был безоблачный, ослепительно яркий день, и с каждым часом делалось все жарче. Местные ребята, у которых он вел физкультуру и которые ходили к нему на спортплощадку, оживлялись, завидев его на Чанселлор-авеню: поскольку он жил не здесь, а в Саутсаидском школьном округе, они не привыкли встречаться с ним в неофициальной обстановке. Он махал в ответ на их приветственные возгласы: "Мистер Кантор!", улыбался и кивал их родителям, иных из которых помнил по собраниям Родительско-учительской ассоциации. Один из отцов остановился поговорить с ним.

— Хочу пожать вам руку, молодой человек, — сказал он мистеру Кантору. — Вы дали этим итальяшкам от ворот поворот. Этой вонючей своре. Один против десятерых. Молодец!

— Спасибо, сэр.

— Я Марри Розенфелд. Отец Джои.

— Спасибо вам, мистер Розенфелд.

Затем остановилась женщина, которая шла навстречу с покупками. Приветливо улыбнувшись, она сказала:

— Я миссис Леви, мама Берни. Мой сын вас просто боготворит, мистер Кантор. Но я хочу кое о чем вас спросить. Когда в городе творятся такие вещи, вы считаете, мальчикам полезно носиться до изнеможения по этой жаре? Берни приходит домой мокрый до нитки. Разве это правильно? Посмотрите, что с Аланом случилось. Как семья от этого оправится? Два его брата ушли на войну, а тут такое.

— Я не позволяю ребятам перенапрягаться, миссис Леви. Я слежу за ними.

— У Берни, — настаивала она, — нет тормозов. Если его не остановить, он будет носиться день и ночь.

— Будьте уверены, я его остановлю, если он начнет перегреваться. Я буду за ним приглядывать.

— О, спасибо вам огромное. Всем нам очень повезло, что именно вы занимаетесь с нашими мальчиками.

— Я делаю, что могу, — ответил мистер Кантор. Пока они разговаривали с мамой Берни, вокруг собралась небольшая группа людей, и теперь другая женщина, шагнув к нему, тронула его за рукав.

— И куда, скажите мне, смотрит департамент здравоохранения?

— Вы меня об этом спрашиваете? — удивился мистер Кантор.

— Да, вас! Одиннадцать новых случаев в Уикуэйике за одни сутки! Один мальчик умер! Я хочу знать, что предпринимается для защиты наших детей.

— Но я не работаю в департаменте здравоохранения, — сказал он. — Я заведую школьной спортплощадкой.

— А мне сказали, что вы связаны с департаментом! — наседала она.

— Нет, не связан. Я рад был бы помочь вам, но я работаю в школьной системе.

— Звонишь в департамент, — сказала она, — и все время занято, занято. Я думаю, они нарочно держат трубку снятой.

— Их сотрудники были здесь, — вступила в разговор еще одна женщина. — Я их видела. Они повесили карантинный знак на один дом на моей улице. — В ее голосе послышалось отчаяние. — На моей улице есть случай полио!

— А департамент здравоохранения знай себе бездельничает! — сказал кто-то рассерженно. — Как город собирается это останавливать? Да никак не собирается!

— Надо что-то делать, а они сидят сложа руки!

— Они должны проверять молоко, которое пьют дети: полио идет от грязных коров и от их инфицированного молока.

— Нет, — произнес кто-то еще, — дело не в коровах, а в молочных бутылках. Их не стерилизуют как следует.

— Почему никто ничего не окуривает? — спросил еще кто-то. — Где дезинфекция? Надо всё дезинфицировать.

— Почему не делают так, как в моем детстве? Нам повязывали на шею камфарные шарики. Помню, была такая вонючая штука, называлась асафетида, — может быть, это сейчас подействовало бы?

— Почему они не обрабатывают улицы химикатами, чтобы убить всех микробов?

— Да забудьте вы о химикатах, — вступил новый голос. — Самое важное — чтобы дети мыли руки. Всегда, постоянно. Гигиена! Вот единственное спасение.