Эдгар Вулгаков - Течение времени

– Алешка, я рад тебя видеть. Наконец-то приехал. Ты стал еще длиннее, точно.

– А ты еще рыжее и здоровее.

Они уселись на диван, и Алеша узнал много новостей, происшедших в его отсутствие. Леночка работает в эвакогоспитале – в поезде возит раненых с фронта. Она младший лейтенант медицинской службы, и если состав приходит в Москву, то она приносит продукты. В прошлый раз привезла банку меда и килограмм масла из какого-то большого заволжского села, куда они отправляли своих раненых. Там развернулся госпиталь. Она оформила на Димыча аттестат, и он получает продукты и деньги. Батя на заводе находится сутками и лишь изредка приходит домой, чтобы посмотреть, как живет Дима, приносит полученные в ОРСе продукты и ложится спать на целых шесть часов. Потом уходит на завод.

– Живу я по нонешним временам очень даже неплохо. Только скучно. Наших ребят никого нет, твой Вовка на заводе: один я, как говно в проруби. Сейчас я быстро закончу уборку и угощу тебя чаем с медом, вкуснотища неописуемая.

– Ладно, Дим, чай попью, мед и пробовать не буду, не приставай, понял? А потом так не говорят, ну, про прорубь, не принято.

– Алешка, да разве это мат?

– Кроме мата есть еще нормальный язык. Так не принято, понимаешь, горе ты мое луковое.

– Ха, Леночкино выражение «горе мое луковое».

– Знаю.

– Кстати, она о тебе вспоминала, как увижу, просила передать привет.

– Спасибо.

Что-то тянуло Алешу к Диме: хотя и круг его интересов был ограничен, и читал он мало, но это все пока, пока… Главное, он тянулся к книгам, и все у него было впереди. Но, пожалуй, главное, чем покорял Дима – своим добродушием, открытостью души, правдивостью. Он еще мог соврать в исключительных случаях, после чего оправдывался сам перед собой, и перед Леночкой, и перед товарищами. А еще в его облике и поведении появлялись черты обаятельности, исчезала мальчишеская угловатость, замкнутость. Его веснушки, всегда в разговоре сияющее лицо, обрамленное торчащими в разные стороны непослушными рыжеватыми волосами, делали этого подростка чем-то привлекательным. Алеша поражался домовитостью и хозяйственностью – в квартире всегда была чистота и порядок, и за это отвечал Дима. Раз в месяц он отправлялся с Павелецкого вокзала по деревням менять старую одежду на картошку. В этих поездках его сопровождала Наташа с Ордынки – бледненькая пигалица с тоненькими белокурыми косичками и огромными лучистыми глазами. И еще Алешу тянуло в этот дом из-за Леночки – соседки Димы.

– Ты когда-нибудь видел девчонку с зелеными глазами? Но, может быть, не совсем-совсем зелеными, может быть, зеленоватыми, но очень красивыми, правда. В красоте я мало что понимаю, но не ошибаюсь – глаза у пигалицы замечательные.

Димыч со смехом рассказал, как однажды она его защищала от деревенских ребят.

– Понимаешь, окружили меня, а я и не заметил. Подходит один самый здоровый, лапу на мешок положил: «Отдай, а то изувечим», а я даже слова не успел сказать, не то чтобы вмазать. В этот момент слышу Наташкин голос, да такой грозный и решительный: «Длинный, отойди от мешка, а то башку поломаю», – и размахивает над головой ну прямо дубиной. Откуда нашла эту дубину и силы откуда взялись, дубина-то тяжелая. Здоровый-то ее не очень испугался, сам понимаешь, мешок опустил на землю, и, было, хотел к ней повернуться. А я ему: «Со мной дело будешь иметь», – да как врежу, но парень устоял. Только со второго раза я его положил. Он вскочил, и бежать, а за ним и вся его команда. Во какая Наташка у нас защитница. Ее мама литературу преподает в школе, а отец – полковник, последнее письмо получили за несколько дней до начала войны. Наташка и Леночка – двоюродные сестры, чтобы ты знал. Хорошая Наташка девчонка, верная. Я ее потом учил: надо говорить, не поломаю, а проломлю башку.

Чтобы избежать скопления детей, в 1942 году вместо школ организовали консультационные пункты. Там весь курс за каждый класс делился на три цикла, в который входили три-четыре предмета. В эти пункты ребята приходили писать контрольные работы, на консультации или для сдачи экзаменов. Такая система сохранилась в школе рабочей молодежи, но все это не походило на школу, к которой привык Алеша. В первых числах мая Димыч показал Алеше пункт, организованный вблизи Кривого переулка. К полуголодным ученикам учителя относились снисходительно, и уже к середине августа ребята сдали все экзамены за седьмой класс и отнесли документы в свою родную среднюю школу. В канцелярии их встретила незнакомая учительница, она сообщила, что все, кто зачислен в восьмой класс, через два дня поедут в совхоз на две недели.

Уезжали с Павелецкого вокзала. Перед отъездом всю группу повели в ресторан обедать. Обед состоял из тарелки щей, в которой плавал один лист капусты и отсутствовали какие-либо намеки на жир. У каждого в вещмешке была своя ложка, и они, быстро разделавшись со «щами», тут же выпили сладковатый, чуть тепленький чай, к которому подали маленький кусочек белого хлеба. Только в вагоне, перебирая вещи в своем вещмешке, Алеша обнаружил, что в ресторане забыл свою ложку – тяжелую мельхиоровую, другой, попроще, дома не было.

– Ах ты, шляпа, Алешка, как же теперь без ложки две недели? – сокрушался Димыч. – Ладно, без ложки проживем, у меня-то есть – обойдемся одной. Ложку жалко – такая красивая. Как же я не усмотрел! За тобой нужен глаз да глаз.

– Да не привык я к такому обеду, – оправдывался Алеша, – пообедаешь, и мама все уносит на кухню. Вот и сплоховал. Мне не ложку жалко, а маму. И не за ложку переживать будет, а за меня, что я такой несобранный. И не упрекнет даже. Она все думает, каким я буду взрослым.

– Взрослым ты будешь на своем месте – в обиду себя не дашь, не кулаком, а башкой и словом, это я тебе точно говорю. Пусть она не беспокоится.

– Тоже мне, психолог нашелся.

Поезд ехал медленно, часто останавливался, лишь после пронзительного гудка пошел быстрее. И ребята решили спеть песню: «Эх, хорошо в стране Советской жить…» Но почувствовав в вагоне неодобрительное и даже враждебное отношение к их затее, умолкли. Пассажирам было не до песен, поезд шел в сторону Ступино, к фронту. Когда все шумно высыпали из вагона на каком-то полустанке, то услышали канонаду – там была война. Притихшие, они пошли за встречающим, который проводил ребят к двум пустующим избам.

– В этой, – он указал на большую избу, где окна были забиты фанерой, – будут жить мальчики, а в другой девочки, вместе с учительницей. Старшим среди мальчиков я назначаю тебя, – и он указал на Диму.

– Лучше Алешку, – предложил Дима. – Это вот его.

– Нет, тебя!

– Почему?

– Ты хозяйственнее.

– Откуда вы знаете!

– Вижу, не слепой.

В избе была одна большая комната, пол которой был покрыт толстым слоем соломы, а в дальнем углу – чуть ли не скирда душистого сена.