Эдгар Вулгаков - Течение времени

– Вставай, солнышко, пора! Петушок давно пропел – и целует ее заспанную, тепленькую, и подсовывает ей под ноги тапочки:

– Детка, шагом марш в ванную, а то мама займет!

Начался рабочий день.

Алешу-младшего поехали встречать в аэропорт на двух машинах. В своих «Жигулях» разместились все, включая Зиту, а вторая машина на обратном пути предназначалась для части пассажиров из семьи и багажа. В зале «Прилета» ожидали недолго, и вскоре приземлился самолет компании «Эйр Франс». А минут через десять они увидели инвалидную коляску, которую вез человек в форме пилота французской авиакомпании. В коляске сидел Алеша-младший – конечно, это был он. Он замахал руками встречающим – там его отец, сестра и, конечно, тетя Леночка и, может быть, тетя Груша, хотя вряд ли он их видел: сложно за одну-две минуты в сотне людей разглядеть знакомое лицо. Остальных он не знал, видел только на фотографиях. Конечно, он волновался, так же, как волновались встречающие. Первой к нему подбежала Леночка, за ней все, а Зита с радостным визгом, переходящим в лай, старалась пролезть как можно ближе к коляске. Вот какое преданное существо, которое от всей собачьей души выражает свой восторг, еще не зная чему, радуясь вместе с любимыми хозяевами! Первым пришел в себя Алеша-младший:

– Господа, пока вы не передушили меня в объятиях, позвольте представить мосье Анри – борт-инженера самолета, маминого знакомого, и разрешить ему занять свое рабочее место в самолете. Состоялось быстрое знакомство с мосье Анри, который, обхватив Алешу-младшего за плечи и прижав его на минутку к себе, произнес на ломаном русском:

– Алеша, держи голову выше. Желаю удачи!

– Большое спасибо, мосье! Надеюсь, на обратном пути я буду двигаться на своих ногах, Adieu!

«Мм-да, парень самостоятельный. Ему палец в рот не клади. Сразу взял инициативу в свои руки, но надолго ли, посмотрим. И на па очень похож, даже обидно», – подумала Таня.

«Бедный мальчик, оторвали от мамы и отправили на мучительные операции в холодную Москву. Его надо окружить исключительным вниманием и заботой. И одновременно надо смотреть за Алешенькой, как эта встреча отразится на его сердце», – размышляла Леночка.

«Очень похож на Алешу. Моя Танюшка будет ревновать, переживать, а при ее загрузке сразу на двух факультетах, еще заболеет, не дай Бог. Надо Танюшке помогать. Свожу ее в Сандуны, после парной веничком пройдусь по спинке и ребром ладони по всему телу красоты неописуемой. Младшему-то тоже надо помогать, пока не знаю как. Человек незнакомый еще», – рассуждала про себя тетя Груша.

«Вот прилетел мой сын. Но почему он к нам так странно обратился: “Господа!” – холодно и формально. Но почему я думаю о нем как о чужом. Это же мой сын, мой! Но может ли он быть таким же близким, как родная Танюша, моя девочка. Что-то я не о том, и на душе стало пусто, и не волнуюсь. Когда же пробежал холодок? – пытался анализировать свои чувства Алеша-старший. – Это после того, как он сказал “господа”»…

Но минутная скованность после ухода мосье Анри тут же сменилась радостными объятиями и поцелуями Леночки с Алешей-младшим.

– Дорогая тетя Леночка, извините, что я так официально ко всем обратился. Но так требует этикет – не раскрывать свои чувства в присутствии посторонних. У вас это не принято, я знаю. Вы – мой папа? Я узнал вас по фотографии, правильно, тетя Леночка?

– Правильно, правильно, мой дорогой. Ошибиться трудно, ты очень на него похож.

– Мне трудно обратиться к вам как к папе – можно я обниму вас?

– Видишь ли, я узнал совсем недавно, что у меня есть сын. Я этому рад, очень рад, что у моей дочери Танюши появился брат. Танюша, теперь твоя очередь обниматься.

– Па, для начала можно обойтись похлопыванием друг друга по спинам и словом «Приветик!», хотя, впрочем, давай обнимемся: свалился братик на мою шею. Можешь называть меня на ты.

– Спасибо, Танюша, я очень рад. Ты очень красивая. Тетя Груша, я знаю, что это вы. Я много о вас слышал. Давайте обнимемся.

– Давай, сынок, давай. Чтобы быстро у нас поправился, нежданный и негаданный. Мы тебя полюбим, я чувствую. А это Зита, она тоже рада тебе.

– Хорошая, добрая Зитуля, я знаю.

Потом пошли на стоянку к машинам. Алеша повез сына в коляске, хотя можно было включить ее мотор, а Танюша, немного задержав тетю Грушу, шепнула ей в ухо:

– Па везет свои грехи. Нашли все-таки его, эти грехи, через семнадцать лет, даже символично – от грехов не спрячешься.

– Растила-растила и вырастила язву. Так про отца, эх! По попе заслуживаешь, неслух.

– Нянечка, миленькая, но я же его люблю, ты же знаешь.

– Знаю, девочка, знаю.

Когда подъехали к машине, Алеша включил автоматический подъем сиденья коляски и, подтянувшись на руках, ловко перелез в «Жигули», потом в салон закатили коляску, а багаж погрузили во вторую машину. По дороге Леночка рассказывала о достопримечательностях, мимо которых проезжали, что-то добавлял Алеша-старший, а в ответ на вопрос «Где Красная площадь?», проехал по улице Куйбышева, выехав к Лобному месту. Отсюда Алеша-младший увидел часть Красной площади, Спасскую башню, кремлевскую стену, Мавзолей, а на спуске к Москворецкому мосту, оглянувшись назад – Собор Василия Блаженного.

– Великолепно, замечательно, я вижу все это своими глазами! Мне хотелось бы побывать здесь, обстоятельно, не спеша познакомиться с тем, что знал по альбомам с детских лет у себя дома в Париже.

В Кривом их уже ожидали Танюша и тетя Груша с горой багажа, перенесенного в подъезд. По трапу, уложенному на лестнице, Алеша-младший на своей коляске с включенным мотором въехал в квартиру и в свою комнату.

Алексей Петрович много думал о первой встрече с сыном. «Именно первая встреча будет наиболее трудной и для него, и для меня, и для него и для меня, – нудно вертелось в его голове. А получилось все обыденно, буднично, и это обращение: “Господа!”… На меня оно подействовало как ушат холодной воды. Вдруг исчезла теплота, радостное волнение. На душе мгновенно стало тяжело, показалось, что передо мной – чужой человек, не сын».

Но эта отчужденность не касалась Леночки. Она приняла Алешу с его холодной сдержанностью как само собой разумеющееся. Обняла, поцеловала, обратилась к нему «мой мальчик» и в ее словах и в тоне, с которым они были произнесены, была теплота и искренность, располагающие к себе. И он стал другим, как только ушел месье Анри, – эмоции били через край, он радовался, что приехал к папе, к тете Леночке, что ему здесь рады и что он снова начнет ходить. Именно таким он был всю дорогу от Шереметьева до Кривого – восторженно-эмоциональный юноша. Ему нравилось все в Москве, даже их деревянный дом, почерневший от времени, и такие же дома рядом, и булыжная мостовая, и Кривой переулок, который, как ему сказали, вскоре исчезнет, а на его месте вырастут новостройки. Он был, как птица, выпорхнувшая из золотой клетки в незнакомый мир.