Эдгар Вулгаков - Течение времени

– Слушаем вас, Николай Николаевич, только суть вопроса и, пожалуйста, покороче.

– Мы с тобой думали, – наклонившись к Алеше, шепотом проговорил Дан, – начнут каждую строчку мусолить, пробовать на вкус и твердость маркситско-ленинских убеждений, а здесь – «покороче».

После сообщения товарища Разуваева в духе его выступления на собрании, секретарь по пропаганде, который время от времени, поднимая голову от стола с бумагами, рассматривал каждого из присутствующих, заговорил низким голосом:

– Заметку в многотиражке и протокол собрания я внимательно изучил. И заметка, и выступления многих направлены против пьянства и тусклого досуга в свободное от работы время трудящихся в городе К. Требовать, чтобы в этой заметке были предложения об улучшении жизни на этой самой, как ее, Безымянке, смешно. Это заметка, зарисовка кусочка жизни части трудящихся после завершения трудового дня. Картина мрачная и, я бы даже сказал, страшная, никак не соответствующая нашим социалистическим представлениям о быте советских тружеников. Я не согласен с Риной Сидоровной, что автор очерняет нашу действительность, что его «заушательская» критика чуть ли не искажает реалии жизни. Примерно в подобном плане выступил и товарищ Петров. Но были и другие выступления. Товарищи Дан, Матюшин поддержали докладчика, как и отдельные голоса из зала, что зафиксировано в протоколе. Я думаю, они правы: в отдельных регионах мы еще плохо живем и не следует закрывать глаза на эти негативные явления.

На промахи надо указывать властям, развивать критику, но не превращать ее в непрерывное нытье, что все у нас плохо, а где хорошо, мы не знаем. Пусть этим занимаются диссиденты, а не коммунисты. Коммунисты не будут наши отдельные недоработки в отдельных регионах доводить до обобщений. Пишите, товарищи коммунисты, о наших недостатках, используйте стенгазеты, многотиражки, но не связывайте наши промахи с достижениями наших идейных противников. Такая линия поведения наших граждан граничит с диссидентством, с чуждыми нам взглядами.

Когда окружающая нас жизнь полна негативных примеров, далеких от жизни в развитом социалистическом обществе, в такой заметке, как в вашей многотиражке, можно скатиться к инакомыслию, в особенности если открыть шлюз к их свободной публикации. Это тоже имейте в виду, товарищи коммунисты. Диссидентов партия будет сурово наказывать. Я надеюсь, вы меня поняли. Инсинуация товарища Разуваева является далеко идущим странным обобщением, что процесс по изживанию родимых пятен капитализма нарастает снизу, чуть ли не со стенгазет. А партия, а ее Центральный комитет и Правительство оказываются в стороне, так что ли? По его представлению, все решается внизу, гм-м. Мы его поправим! До свиданья, дорогие товарищи. Многотиражку перешлем в тот обком, к которому относится, как ее, Безымянка.

Все вышли молча. Огоньки победы горели в глазах Рины Сидоровны, Петров выглядел напуганным. На бульваре Алеша и Дан, распрощавшись с товарищами, сели на скамейку, мрачно посмотрели друг на друга.

– Вот так, Алексей. Даже никому не дал высказаться, начал за здравие, кончил за упокой. Дозировано критикуйте наши недоработки, но чтобы они не привели к инакомыслию, шлюзы для публикации будут закрыты. Оказывается, товарищ Разуваев выступал не с дельными предложениями, а занимался инсинуацией…

– Черт бы побрал этого партийного чиновника, никакой дискуссии, обмена мнениями: все, что он изрек, – истина в последней инстанции. Возможно, этот секретарь понимал: свободного обмена мнениями не получится, и не только потому, что ему это не надо. Отношения между руководителями и рядовыми членами партии, такими, как мы, давно выработаны, и он в силу сложившейся системы управления ни на йоту не намерен что-либо менять, у него таких мыслей нет и быть не может. Он заводная кукла, марионетка, у которой вместо мозгов постановления партии и правительства и более ничего. Иначе его постигнет участь Николая Николаевича: его поправит еще более высокий чиновник, и его карьера будет закончена, а то еще сочтут достойным психушки. Партия мертва с времен политических процессов конца тридцатых годов. С времен, когда Сталин стал набирать силу, нашим поведением руководила гадливая трусость, желание держать язык за зубами. А сегодня нам рекомендуется иметь в виду, что диссидентов партия будет сурово наказывать. Обрати внимание: «сурово наказывать». Вот тебе и курс обновления печати, который начнется с многотиражек, стенной печати. Николай Николаевич публично получил по физиономии, «его поправили». Я его уважаю и сочувствую – честный человек, проявил инициативу… и вот результат. В партии он был романтиком, оторвался от действительности.

– Почему был?

– На работе в партии его, конечно, не оставят, – в лучшем случае отправят на пенсию.

– Да, ты прав, это в лучшем случае, – согласился Дан.

Все последующие дни прошли в мыслях об Алешиной операции. Дома говорили почему-то тихо и ходили чуть ли не на цыпочках, и реже, чем обычно, звонил телефон. Зато два или три раза звонки были совсем иные – резкие и требовательные, междугородные из Парижа. Обычно Зита, узнавая эти звонки, с радостным лаем кидалась к Алеше-младшему, но теперь он находился в больнице. Впрочем, хвостатые тоже понимали, что в квартире поселилась какая-то тревога, и поэтому их почти не было ни видно, ни слышно. Зита время от времени подходила к кому-нибудь в квартире и, положив голову на колени, тяжело вздыхала. Ее гладили по мордочке, по спинке, старались приласкать, но не так, как прежде. Через руку ласкающего она чувствовала настроение. Всегда доброжелательность и любовь, всегда, и это было не в счет. Через руку и голос ласкающего она воспринимала его желания: «а ну-ка принеси свой мячик, ложись на спинку – я поглажу животик, а не пойти ли нам погулять?..» Сейчас рука не несла этих увлекательных предложений – она ощущала сосредоточенность и тревогу ласкающего, а когда ловила его взгляд, тревога в ее собачьем сердце возрастала. Она понимала, что все беспокоятся об Алеше-младшем, который так нежно и горячо с ней попрощался, после чего куда-то исчез.

– Ну что, Зитуля, переживаешь за Алешу? Мы тоже тревожимся, но все будет хорошо. Помаши хвостиком. Вот так, молодчина. И не будь, пожалуйста, такой грустной. Алешке делают сложную операцию, но это не значит, что надо падать духом. Причин для этого нет, впрочем, для веселья тем более. Держи, маленькая, хвост морковкой и реже тяжело вздыхай, положив головку на мои колени. Иди к Дусе, проверь, как она там поживает, – подбадривала свою любимицу Таня.

Зита послушно подходила к Дусе, обычно свернувшейся калачиком и, засунув мордочку куда-то в середину пушистого клубка, тихо повизгивая, старалась распрямить его. Дуся просыпалась нехотя, отпихивая от себя Зитину мордочку задними лапками с убранными коготками, наконец, вытягивалась в струнку от передних лапок до хвоста. Затем вскакивала, грациозно потягивалась, поочередно опираясь на передние и задние лапы и, только закончив гимнастику, подходила к Зите и, лизнув ее в мордочку, словно обращалась к ней с немым вопросом: «Что делать?»