Алан Лайтман - Друг Бенито

Через три месяца работы Беннет уперся в стену. Он написал все уравнения и начал их решать, но где-то была ошибка. Он знал, что если разбить частицы на две группы одинаковых, то его задача сведется к той, которую уже решил британский физик. И действительно, уравнения получались такими же. Но при решении этих уравнений Беннет не получал того же самого ответа. Значит, где-то есть ошибка. Он проверял все выкладки, но не находил ее. Но она должна была быть.

Наутро он пришел к себе в кабинет раньше обычного, оставил портфель у дверей и долго точил карандаши, обдумывая задачу еще раз. Потом попил кофе из пенопластовой чашки. Потом сел за стол и снова проверил уравнения. Он проработал все утро, потом принесли пиццу, потом он опять работал. В коридоре разговаривали студенты, и Беннет закрыл дверь, потом опять открыл, потому что в комнате стало жарко. Ошибка не обнаруживалась. Беннет вышел ненадолго пообедать и не встретил никого знакомых. В этот вечер, возвращаясь домой по приятной извилистой тропинке, он напряженно думал, не замечая фонтанов, двориков, библиотеки, старого каменного собора. Он чувствовал себя дураком и злился на себя. Задача должна была решаться в лоб, так ему сказал Якоби.

Придя в кабинет на следующее утро, он снова заточил карандаши, поставил чашку с кофе и ударил по столу кулаком. Есть здесь ошибка, сказал он классной доске. Я знаю, что ошибка здесь есть, и сегодня я ее найду. Он оторвал лист от пластикового растения и пробил черенком чашку, разливая по столу черный кофе. Потом стер со стола пролитое, выбросил остатки чашки и сел работать, начав с самого первого уравнения и двигаясь дальше. Он пытал каждое уравнение, одно за другим, пока не убеждался, что оно говорит правду. Тогда он брался за следующее. Часто он какое-нибудь уравнение выводил заново на отдельном листе белой нелинованной бумаги. Проверив страницу, он скатывал ее в комок — очень туго — и запускал в корзину для бумаг. Извел много бумаги. Вечером, так и не найдя ошибку, он снова ударил кулаком по столу, сунул бумаги в портфель и пошел домой. Спать он не мог. Он полудремал, и ему снилось, что он сидит за столом, а просыпаясь, он ощущал свое лежащее в кровати тело, свою неудачу, и еще страх, что он никогда не найдет ошибки и будет с позором изгнан из Блейна.

Наутро он стал снова и снова изучать статью британца, спрашивая себя, где же он мог наврать. Заточил карандаши, открыл портфель и сел за работу. Снова стал мешать шум голосов снаружи, и Беннет решил закрыть дверь, а жару как-нибудь перетерпеть.

Так продолжалось два месяца. Уравнения он уже знал наизусть.

Иногда подмывало попросить помощи, обсудить свои затруднения с кем-нибудь из дипломников или с профессором Якоби. Но он не мог. Расчет должен был оказаться простым. Нельзя просить помощи в элементарной задаче. Однажды он дошел до самой двери Якоби, держа в руках листы с выкладками. Но дальше пойти не мог. Встречаясь с другими дипломниками, он смотрел в пол. Они небось уже далеко продвинулись в своих задачах. У Беннета появилась грызущая мысль, что в нем нет того, что нужно для этой работы.

Необъяснимым образом он стал проводить много времени далеко от своего кабинета, в одном парке в двух милях от кампуса. Это был японский садик. Беннет садился возле красного мостика через ручеек и слушал журчание воды на камнях. Он рассматривал землю под ногами, любуясь божьей коровкой, ползущей по тонкой травинке. Вода музыкально пела. Беннет представлял себе, что ее тон слегка меняется, когда струи ручейка чуть гуляют, пронося щепку, или когда порывом налетит ветерок. Он представлял себе, что слушает симфонию. А пока игралась симфония, он разглядывал проходящих мимо матерей с колясками. Они были довольны своей жизнью. Они тянулись посмотреть на настурции или кидали камешки в воду. Они плавно останавливались, поправляли младенцам чепчики, добродушно переговаривались, смеялись и шли дальше. В воздухе висел аромат свежего лимона. Беннету хотелось здесь остаться. День за днем он приходил в этот парк — посмотреть на счастливых матерей, ощутить свежий лимонный запах и послушать тонкие трели воды.

Беннет принимал душ перед завтраком. Вдруг тело стало легким как перышко. Голова поднялась с плеч, и Беннет почувствовал, будто глиссирует на парусной лодке. Она шла было с нормальной скоростью, но поднялся невероятный ветер. Внезапно корпус оторвался от воды, сопротивление упало почти до нуля, и лодка полетела, будто какой-то великан схватил ее за мачту и потащил вперед, как пускающий блины камешек.

Он парил. Он опустился на кафель, вода лилась на голову, и Беннет увидел и свою ошибку, и все решение задачи. Смесь разных частиц неустойчивее соединения одинаковых; для такой смеси вероятность гравитермальной катастрофы выше. Ответ появился в уме в виде красивой кривой, и Беннет задрожал, покрывшись гусиной кожей. Да, так оно и должно быть. Он выпрыгнул из-под душа. Не давая себе труда одеться или даже вытереться, он подошел к кухонному столу, вытащил из портфеля свои выкладки и новую пачку белой бумаги и стал писать. Он забыл о времени, забыл обо всем. Он был полностью вне своего тела, вне этого мира. За два часа он разобрал задачу во всех вычислимых деталях. Он, дрожа, построил график решения, и график совпал с кривой, которая возникла у него в уме. Уравнения, за последние несколько месяцев ставшие угрюмыми и подозрительными, ожили, и они были правильные, и они были элегантны и сверкали, как луна над крышами.

Беннет не понимал, как именно он нашел ошибку, но это не был переход от уравнения к уравнению. Каким-то образом подсознание продолжало изучать проблему своими непонятными методами, нашло ошибку и протанцевало к ответу. Через год Беннет решил, что задача действительно была тривиальной, как и говорил коллега-дипломник. Но ощущение парения, это обжигающее дыхание открытия, иллюзией не было. И какое-то время во всем мире только он, автор открытия, знал этот новый факт. Скоро он оденется и пойдет к себе в кабинет, скоро покажет результат профессору Якоби и расскажет коллегам, скоро опубликует статью в «Физикл ревью». Но в эти первые мгновения на кухне он был со своим открытием один на один, он знал истину, которую не знает никто другой, и велика была его власть над миром.

Дэвис Якоби был личностью магнетической. Когда он на тебя смотрел, видно было, какое это масштабное явление, хотелось быть поближе к этому человеку. Это качество вместе с его достижениями в науке тянуло к нему студентов со всего мира. В свои сорок с небольшим он уже выучил несколько поколений молодых физиков высшего класса и был одним из немногих ученых, основавших собственную школу. Методологическая школа — редкость в той науке, где конечной целью является отвлеченное уравнение или воспроизводимый эксперимент. Житейская мудрость утверждала, что личный стиль здесь не важен, как, впрочем, и происхождение, и генетические линии студентов и преподавателей. Но Якоби считал наставничество делом крайней важным. Он всем новым студентам сообщал, что сам был учеником Леонида Балива после бегства этого ученого в США, и что Балив учился с великим русским физиком Львом Давидовичем Ландау.