Джозеф Хеллер - Вообрази себе картину

Внутренний круг движется по поперечному влево, а другой, внешний круг — по стороне вправо. Таким образом, один из них является высшим, потому что он един, а другой, внутренний круг, разделен. Высший круг есть круг Тождественного, а другой — круг Иного, и этим, говорит Платон, он хочет сказать, что движение души есть и движение целого, и обращение планет.

Когда Платон рассуждал о душе, мысли Аристотеля часто отвлекались, обращаясь к женщинам и украшениям.

Из двух начал всего — Бога и вещества, утверждал Платон, вещество бесфигурно и беспредельно и из него рождаются сложные сущности; и некогда оно было в нестройном движении, но Бог, предпочитая строй нестроению, свел его в единое место. И это вещество, говорит Платон, обратилось в четыре первоосновы — огонь, воду, воздух и землю, — а из них возник мир и все, что в мире.

Платон говорит об этих четырех элементах, что земля одна из всех не подвержена изменениям, и лишь по причине странности образующих ее треугольников.

В других трех первоосновах, поясняет он, продолговатые треугольники, из которых все они сложены, единообразны. Для земли же были использованы треугольники необычайной формы. Первооснова огня — пирамида, воздуха — восьмигранник, воды — двадцатигранник, земли же — куб. Поэтому ни земля не превращается в иные первоосновы, ни сами они в землю.

Кругом одна геометрия.

Аристотель часто от этого ошалевал.

Платон первым ввел в рассуждения вопросы и ответы, первым объяснил аналитический способ исследования, первым употребил в философском обсуждении такие понятия, как «противостояние», «первооснова», «диалектика», «качество», «продолговатое число», «открытая плоскость граней», а также «божественное провидение», первым стал рассматривать возможности грамматики.

Вера Платона в превосходство чистой мысли над индуктивными построениями позволила ему в своих рассуждениях о бессмертии души и о неизменяющемся мире идей и духа свести воедино мечтательные помыслы орфиков.

Орфизм имел своим происхождением рассказ об Орфее, одну из нескольких дохристианских историй о воскресении, наличествующих в греческой мифологии, — другими являются истории Персефоны и Адониса.

Разумеется, никакого Орфея никогда не существовало.

Орфики утверждали, что душа существует, что происхождение она имеет божественное, что она заключена, будто в темницу, в наши тела, кои склонны грязнить ее и потому ее недостойны.

Жизнь есть борьба за сохранение в этом мире душевной чистоты, которая позволит воспринять благословение мира следующего. После смерти, говорили орфики, чистота получает вечное блаженство, непоправимое зло — вечные муки, а всем остальным приходится страдать в чистилище, возмещая каждый грех десятикратно, пока не наступит время нового воплощения и рождения.

Они были вегетарианцами.

Платон перенял у них многое, и его теория идей, в которой вводится понятие духовной жизни, а также подчеркивание им превосходства духовной жизни над телесной считаются наиболее важным, возможно, вкладом, когда-либо сделанным в философию религии.

Не бог весть что, по правде сказать.

О Платоне говорят, что его идеализм, его ощущение неизменного мира реальностей, скрытого за видимым миром ощущений, и его концепция Бога и отношения веры к морали оказали глубочайшее влияние на Цицерона, Квинтиана, св. Августина, Спенсера, Аддисона, Колриджа, Шелли и Вордсворта.

За все это его тоже можно простить.

В молодости Платон писал обращенные к молодым мужчинам и женщинам любовные стихи, которые были ужасны.

Он написал пьесу, предназначенную им для городских состязаний, но предал ее огню после знакомства с Сократом. Он до того опасался нежного воздействия музыки, что ограничил ее исполнение в обоих тюремных государствах, которые задумал в качестве идеальных.

То, что Платон был способен понять шутку, следует из множества таковых, приписанных им Сократу. В его «Законах» Сократ отсутствует, и шутки тоже.

Учительствуя, Платон определил человека как двуногое животное без перьев и был много превозносим за это проливающее столь яркий и новый свет описание.

Диоген ощипал куренка и притащил его на следующую лекцию Платона, говоря: «Вот человек Платона».

Платон добавил к своему определению: «и с широкими ногтями».

Мы знаем от Диогена Лаэртского, что Сократ, послушав, как Платон читает «Лисия», воскликнул: «Клянусь Гераклом! сколько же навыдумал на меня этот юнец!»

Что касается системы правления, то Платон еще молодым человеком обнаружил то, чему все мы научаемся с большим опозданием: рано или поздно любая оказывается несовершенной. Поэтому он выдумал свою собственную. Такую, что паршивее некуда.

Платоново «Государство», сочинение, с начала и до конца которого Сократ, разумеется, остается привлекательнейшим персонажем, представляет собой написанный в форме диалога, занимающий сотни четыре страниц литературный отчет о разговоре, происшедшем будто бы одним вечером 421 г. до Р. Х., лет за пятьдесят до его обнародования, в пору которого Платону было уже ровно семьдесят.

Его идеальная республика представляет собой коммунистическое государство, в котором фашистские отряды стражей поддерживают порядок, установленный правящей элитой философов, — это несмотря на то, что все философы, известные ему и его друзьям, были, как они согласились, либо беспринципными прохвостами, либо считались миром за людей совершенно никчемных.

Имущество и жены принадлежат общине, которая и пользуется ими совместно. Детей при самом рождении разлучают с матерями и выращивают в общинных группах, так что ни единая мать в этом совершенном мире не знает своего ребенка и ни единый отец не может с уверенностью сказать, что вот этот — его.

Платон ценил женщин даже больше, чем Аристотель, и считал, что образование и обязанности их должны быть такими же, как у мужчин.

— Следует ли нам позволить им выходить обнаженными на площадку для борьбы? — говорит у него Сократ. — Поначалу это может показаться нелепым, особенно когда увидишь, как старые женщины упражняются со стариками, но мы к этому привыкнем.

Платон был на суде или заставил Сократа сказать в «Апологии» написанной Платоном, что был там, — и навряд ли при этом солгал, поскольку у него хватало литературных соперников вроде Ксенофонта, всегда готовых его уличить.

Невозможно переоценить чувство соперничества, порой возникавшее между одним греческим философом и другим, между одаренным учителем и одаренным учеником.

Зато легко представить себе радостное удовольствие, с которым Аристотель отмечает в начале своей «Никомаховой этики», что, хотя Платон ему и дорог, истина еще дороже. Или отчаяние, которое могло терзать Аристотеля, узнавшего, что воздействие Платона на будущие поколения куда сильней его собственного.