Мишель Турнье - Каспар, Мельхиор и Бальтазар

А ты, Мельхиор, — какой же ты простак, если воображаешь, что можешь явиться в мою столицу, проникнуть в мой дворец и даже оказаться за моим столом под чужим именем. Ты что же, решил, что ты в караван-сарае? Знай же, ни одна подробность твоего бегства из Пальмиры вдвоем с наставником не ускользнула от моих шпионов, мне известен каждый этап вашего пути и даже каждое слово, каким вы обменялись со встречными путешественниками: все они у меня на жалованье. От моей доброй воли зависело предупредить тебя о перевороте, который готовил твой дядя Атмар на другое утро после смерти твоего царствующего отца. Я тебя не предупредил. Почему? Потому что законы морали и справедливости неприложимы к власти. Кто знает, а вдруг твой дядя — я согласен, в глазах обывателя он предатель и убийца, — так вот, вдруг твой дядя будет лучшим государем, более полезным для своего народа и, главное, лучшим союзником царя Ирода, чем ты? Он хотел погубить тебя? Он был прав. Он не должен терпеть, чтобы за пределами его страны существовал законный наследник трона, на котором сидит он сам. Скажу тебе откровенно, он разочаровал меня, допустив изначально ошибку и дав тебе уйти. Ладно! Я принял решение не вмешиваться в это дело и не стану вмешиваться. Можешь ходить и ездить по Иудее — официально я признаю в тебе Нарцисса из свиты царя Бальтазара. Но вообще-то ты, потерявший трон и жаждущий его вернуть, раскрой пошире глаза, навостри уши. И, глядя на меня, усвой жестокий закон власти. В чем состоит этот закон? Как его сформулировать? Возьмем, к примеру, возможность, о которой я только что упомянул: предположим, я предупредил вас, тебя и твоего отца, царя Теодена, что принц Атмар подготовил все, чтобы убить тебя, как только царь умрет. Может, это правда, а может, я солгал. Проверить мои слова невозможно, понял — невозможно. Это роскошь, которую вы с отцом позволить себе не можете. Надо действовать, и притом не откладывая. Но как? Нанеся удар первыми. Подослав убийц к Атмару. Таков закон власти — при малейшем подозрении наносить удар первым. Я всегда неукоснительно придерживался этого закона. Закон этот жесток, он создал вокруг меня зловещую пустоту. И если посмотреть на мою жизнь, плоды его двойственны. Я прожил дольше всех восточных владык, я самый богатый из них и как никто облагодетельствовал свой народ. И я же самый несчастный человек на земле, никого другого так не предавали друзья, не обманывали жены, не ослушивались дети, ни в ком другом за всю историю человечества не видели такого ненавистного деспота.

Ирод на мгновение умолкает, а когда начинает говорить вновь, голос его так тих, что гостям приходится напрячь весь свой слух, чтобы расслышать.

— Самое дорогое мне на свете существо звали Мариамна. Я говорю не о дочери первосвященника Симона, на которой я женился третьим браком просто потому, что она тоже звалась Мариамна. Нет, я говорю о первой, неповторимой, единственной женщине моей жизни. Я был молод и пылок. Я шел от победы к победе. Когда разразилась беда, я только что успешно выпутался из самой дьявольской передряги, в какую мне когда-либо случалось попадать.

Тринадцать лет спустя после убийства Юлия Цезаря соперничество Октавиана и Антония за господство над миром превратилось в смертельную вражду. Разум склонял меня в пользу Октавиана, владыки Рима. Мое географическое положение — поскольку я был соседом и союзником египетской царицы Клеопатры — толкнуло меня в объятия Антония. Я уже набрал армию и устремился было на помощь Антонию против Октавиана, но Клеопатра, обеспокоенная моим растущим влиянием на Антония — а она хотела снискать его расположение за мой счет, — не дала мне вмешаться в схватку. Она заставила меня повернуть мои войска против ее старинного врага — арабского царя Мальхуса. Интригуя против меня, Клеопатра меня спасла. Ибо второго сентября Октавиан разбил Антония при Акциуме на побережье Греции. Для Антония, Клеопатры и их союзников все было кончено. Все было бы кончено и для меня, если бы я подоспел, как собирался, на помощь Антонию. Теперь мне оставалось одно: совершить поворот, что было делом довольно щекотливым. Начал я с того, что помог римскому наместнику в Сирии разгромить войско преданных Антонию гладиаторов, которые пытались пробиться в Египет, куда он бежал. После чего я отправился на остров Родос, где пребывал Октавиан. Я не пытался его обманывать. Напротив, я представился ему как верный друг Антония, который помогал ему всем, чем мог деньгами, продовольствием, войсками, но главное — советами, добрыми советами, бросить Клеопатру, которая влечет его к гибели, и даже приказать убить ее. Увы, Антоний, ослепленный страстью, не захотел меня слушать! Высказав все это Октавиану, я сложил к его ногам мой царский венец и объявил ему, что он может обойтись со мной как с врагом, лишить меня трона, казнить — все это будет справедливо, я безропотно подчинюсь любому его решению. Но он может и — наоборот — принять мою дружбу, и она будет такой же верной, безупречной и действенной, какой была моя дружба к Антонию.

Никогда еще я не играл так рискованно. В течение минуты, пока будущий Август, потрясенный моей дерзостью, колебался, было неизвестно, что меня ждет — позорная гибель или торжество. Наконец Октавиан поднял мой венец, возложил его мне на голову и сказал: «Оставайся царем и будь моим другом, поскольку ты так высоко ценишь дружбу. И, чтобы скрепить наш союз, я дарю тебе личную гвардию — четыре сотни галлов царицы Клеопатры». А вскоре мы узнали, что Антоний и Египетская царица покончили с собой, чтобы не участвовать в триумфальном шествии Октавиана.

После такого блистательного поворота судьбы я мог спокойно смотреть в будущее. Увы, мне пришлось заплатить за победу страшнейшими несчастьями в лоне собственной семьи.

Источником этих несчастий в первую очередь была моя любовь к Мариамне. Ее черное солнце освещает происшедшую трагедию — только в его свете и можно ее понять. Отправляясь к Октавиану, я отлично понимал, что рискую жизнью и у меня мало надежд вернуться живым. Дома у меня оставались четыре женщины: моя мать Кипра, моя сестра Саломея, царица Мариамна и ее мать Александра. На деле речь шла о двух ненавидящих друг друга кланах: идумейском, из которого вышел я сам, и уцелевшими потомками асмонеев. Надо было помешать этим четырем женщинам истребить друг друга за время моего отсутствия. Прежде чем отплыть на Родос, я отправил Мариамну с матерью в крепость Александрион, а мою мать, Саломею, трех моих сыновей и двух дочерей запер в крепости Масада. Потом дал коменданту Александриона, Соэмию, тайный приказ умертвить Мариамну, если он получит известие о моей собственной гибели. Сердце и разум — оба диктовали мне эту крайнюю меру. Я не мог вынести мысль, что моя любимая Мариамна, пережив меня, может стать супругой другого. А кроме того, после моей смерти ничто не помешало бы асмонеям во главе с Мариамной снова прибрать к рукам власть и постараться сохранить ее любой ценой.