Марк Смит - Вкуснотища

— Ты что, больной?.. Людей есть нельзя!

— Да я просто хотел попробовать.

Джозеф едва успел отвернуться, прежде чем его вырвало. Горькая жидкость исторглась из недр желудка прямо на землю. Чувствуя, что ноги больше не держат, он как подкошенный рухнул вниз, подняв облако пыли. Он тихо заплакал.

Уилсон недоуменно посмотрел на него.

— Я просто попробовал, братишка. Не драматизируй.

«Не драматизируй?» Но как в подобной ситуации не драматизировать? Он делал все это — выкопал печь, приготовил трупы — словно на автопилоте. Он ничего не чувствовал по отношению к двум убитым парням: ни ненависти, ни жалости — совсем ничего… Но сейчас, когда Джозеф увидел Уилсона, жующего кусок мяса с человеческого бедра… «Не драматизируй» — явно неподходящее слово, когда речь идет о каннибализме.

Он поднял глаза на Уилсона и негромко, с расстановкой произнес:

— Это человеческая нога. Нога живого существа. Ты не можешь есть живых существ.

— Само собой, кто спорит? Но послушай, когда у меня появится возможность попробовать? Ты понимаешь, о чем я. Небось навряд ли это появится в меню в забегаловке «Сэма Чоя».

Джозеф молчал.

— Не так уж и противно. Только немного жестковато, — добавил кузен.

— Ты настоящий Аи-Канака.

— Да сказки все это.

Джозеф смахнул слезы с глаз.

— Сказки появляются не просто так.

Уилсон покачал головой. Он взглянул на лежавшую на земле ногу, по-прежнему пышущую жаром. Джозеф заметил, как на лице двоюродного брата промелькнуло странное выражение. Нет, то было вовсе не отвращение, не омерзение от того, что он только что сделал. Напротив. Он выглядел как мальчишка, не сводящий глаз с банки печенья. У него был такой взгляд, словно он больше всего на свете хотел добавки.

Джозеф резко дернулся.

— Прекрати! Просто — черт тебя подери — остановись! Уилсон казался обиженным.

— Да я же все, больше не буду.

— Отойди подальше от этой ноги!

Уилсон не сдвинулся с места и посмотрел Джозефу прямо в глаза.

— Мне жаль. Лады?

Джозеф поднялся с земли и на ватных ногах пошел обратно к грузовику. Залез в кабину и вытащил пакет с едой.

— Держи.

— Клево! — Уилсон вскочил и заглянул в пакет. — Братишка, я так проголодался, что готов съесть и быка!

Уилсон достал уже остывший, затвердевший «артериальный тромб» — сэндвич, обильно политый майонезом и украшенный двумя полосками копченой свиной грудинки с мраморными прожилками жира, зажатой между двумя плоскими булочками, — развернул его и откусил огромный кусок. Потом предложил Джозефу. Тот посмотрел на сэндвич, потом на кузена, хищно двигающего челюстями, в уголке рта которого виднелись небольшие капли майонеза и жира; затем перевел взгляд на ногу, лежащую на земле. Сейчас, когда она уже остыла, к ней стали слетаться мухи. Джозеф покачал головой.

— Ты должен что-нибудь съесть, чувак. У нас еще уймища работы.

Джозеф сел на бампер и смотрел, как одна из мух спикировала на ногу и приступила к своему пиршеству. Ему захотелось все бросить, отказаться от задуманного, просто лечь на землю и забыться в спасительном сне, пока кто-нибудь не придет и не арестует его. Пусть власти упрячут его подальше или, еще лучше, поступят с ним так, как его предки поступили с Аи-Канакой, — сбросят с обрыва навстречу смерти. Джозеф видел, как еще одна муха опустилась на ногу. До него доносились громкие чавкающие звуки, которые издавал кузен, с аппетитом поглощая сэндвич. Где-то беспечно чирикала птица.

— Все не так уж и ужасно.

— Что все?

— То, что мы сделали.

Джозеф взглянул на Уилсона.

— Слушай, на самом деле все ужасно. Хуже просто некуда. Прозвучавшая в голосе Джозефа злость заставила Уилсона занять оборонительную позицию.

— Не забудь, они собирались провернуть подобное с нами.

Джозеф задумчиво посмотрел и устало кивнул. Что он мог ответить? Да, ты прав, они в самом деле собирались поступить точно так же с нами. Мы просто защищались. Под угрозой оказалась наш аохятш, наш исконный образ жизни, все острова. Мы вовсе не убийцы и не каннибалы, мы просто пытаемся обратить в бегство завоевателей, напугав их с некоей долей полинезийского безумия. Покончить с ними раньше, чем они захватят нашу землю и разрушат нашу культуру, как им уже удалось сделать с индейскими племенами чероки, кроу, шауни и навахо.

Но Джозефа не переставали мучить сомнения. Насколько они сами безгрешны? Разве не было в происходящем также их вины? На ком в действительности лежит ответственность за разложение гавайской культуры? По необходимости аборигены превратили свою культуру в предмет потребления и выставили на продажу, чтобы остаться жить в своих собственных домах. Но вот в чем вопрос: они продались с потрохами или их всего-навсего поработили? Почему они не пожалели сил и энергии, привечая захватчиков? Одаривали чужаков ананасами, угощали традиционными кушаньями, предлагали цветочные гирлянды и «май-тай», раскрывая им дух алохи, когда больше всего на свете хотелось скормить их акулам?

А был ли у них хоть какой-нибудь выход? Неужели следовало просто взять и отдать в полную собственность хаоле родной остров и молча смотреть, как они превращают его в одно сплошное поле для гольфа? Или следовало признавать только гавайский язык и держаться самим по себе? Возможно, было бы лучше жить в нищете резервации, чем уподобляться Аи-Канаке?.. Что значит — быть гавайцем?

Уилсон приступил ко второму бутерброду. Он снова поглядел на Джозефа.

— Тебе надо перекусить, братишка.

Джозеф смахнул пыль со стекол солнечных очков.

— У меня есть немного папайи.

Джозеф смотрел на Уилсона, который преспокойно сидел и жадно поглощал сэндвич, совершенно не обращая внимания на два дымящихся трупа рядом с собой. Он в смятении отвел глаза. Может быть, наконец-таки пришло время покинуть рай. Возможно, рай больше уже не был раем?

— Тащи-ка свою киску ко мне.

Вспыхивали огни цветомузыки. Будоражащий хип-хоп скрипел и пульсировал. Танцовщица, «упакованная» наподобие сосиски в ажурное облегающее одеяние, двигалась то вверх, то вниз, то приближалась, то отодвигалась, словно играла в «наступи на нужную ноту» и трахалась одновременно. Она покачивала бедрами и извивалась вокруг стула, в то время как старик не сводил с нее взгляда. Его тело накренилось влево, будто терпящий бедствие корабль. Выцветшие голубые глаза, следящие за тем, как соблазнительная юная попка ходит ходуном из стороны в сторону, казалось, изо всех сил стремились покинуть задубевшее лицо табачного цвета, на котором опаляющее невадское солнце оставило следы своего многолетнего воздействия. Он плотоядно облизал тонкие, обветренные губы, дотронувшись языком до всклокоченных, уныло свисающих усов, и поерзал на сиденье. Правой рукой старик передвинул неподвижную левую руку. Потянулся и поправил свой галстук-шнурок «боло» с огромным зажимом, представляющим собой кусок бирюзы, оправленный в индийское серебро. На безвольно повисшей левой руке не было ни одного украшения, в то время как на правой красовалось несколько солидных золотых колец и часы фирмы «Ролекс», которые обошлись в такую внушительную сумму, будто они сделаны из плутония.