Валерий Генкин - Санки, козел, паровоз

Виталик прочитал и засунул газету в самый малопосещаемый ящик. Шура, Шура, как ты добр! Надо выпить в память о тебе.

И выпил.

Сидя у костра на высоком — левом — берегу Ветлуги с обжигающими кружками черного чая в руках, как-то ночью они расслабленно слушали песню — внизу проплывал плот. Что это было? То ли «Милая моя, солнышко лесное», то ли «Пять ребят о любви поют», и никому из них, нахватанных в поэзии и довольно ехидных, не приходило в голову, что простенькие эти попевки опутывают их своей чувствительностью, замыкают в слезливый и простенький мирок, правда, с окошками — то Окуджава одолжит чем-то настоящим, то «Дон» (видимо, шотландский) с «Магдалиной» освежат, то Новелла Матвеева удивит. Виталик и в солидном возрасте похаживал на «Песни нашего века» — почувствовать единение с залом: «Возьмемся за руки, друзья…» И вослед митяевскому «лето — это маленькая жизнь» выборматывал оправдание другим временам года:

Или:

Но чуял Виталик, чуял и тогда передозировку ювенильных соплей в бродяжьих душах, бетховенских сонатах и самых умных книгах, хранимых в рюкзаках, и это жутко мешало мазохистски упиваться страданьями под сладкий чай, комариный писк и вкусную «дукатину».

Так вот, Карпаты, турбаза, палатка. Они ее все-таки поставили. Ночь была прохладная, оделись потеплее, для простора выставили рюкзаки наружу — особенно мешал Виталиков, щегольской чешский с каркасом и ярко-желтыми лямками. Покурили и легли.

Рассвет подымался, угрюмый и серый… Кто это? Светлов? Уткин? Не важно — все было не так. Рассвет разгорался хрустален и ясен, на землю счастливую пала роса, и мир ото сна пробуждался прекрасен, готовый явить нам свои чудеса. Взглянуть на чудеса первым выполз из палатки Виталик. И правда, красиво. Зеленые склоны, ущелье, водопадик и проч. — все в наличии. Не хватало только рюкзаков. Со всей амуницией, провизией, фотоаппаратом и деньгами — они исчезли, растаяли, покинули их.

— М-да, — сказал Алик, разбуженный Виталиком, и был, вероятно, прав.

— Ептыть, — сказал Володя, разбуженный Аликом, и был, видимо, не далек от истины.

Полвеком позже все разнообразие охвативших их чувств нашло бы отражение в емком слове «блин», но в те далекие времена этого междометия еще не существовало.

— А в этом что-то есть, — сказал Виталик.

— В том, что у нас ничего нет? — спросил Алик.

— Диалектики херовы, — встрял Володя в дискуссию с неожиданной энергией. — Давай милицию вызывать.

И Виталик побрел в административный корпус базы.

Уместно задать вопрос: зачем авторы долго, терпеливо, со множеством деталей описывают весьма заурядные события? А читатель скользнет глазом по странице — и поскачет дальше, где повеселей. Скажем, сейчас можно навалять изрядный кусок текста о том, как шел Виталик по извилистой каменистой тропке с бурой травой на обочине, упомянуть вскользь, в какой угол какого глаза колол его луч еще невысокого солнца, бросить пару клочков тумана в ущелье, поросшее по склону буком, особо отметить замшелый валун у крыльца низкого бревенчатого строения с надписью «Ясинская туристическая база» некоего профсоюза и посвятить абзац игре солнечных бликов на его, валуна, гранитных зернах, различимых в проплешинах мха. Страницы через три Виталик поднялся бы на крыльцо, толкнул скрипучую — нужен ведь какой-нибудь эпитет, выделяющий эту дверь из всего множества дверей, — скрипучую, скажем, дощатую, дверь. А может, не толкнул, а потянул? Тогда стоит уделить какое-то пространство ручке, за которую он взялся. Как-нибудь, на досуге, все это следует обдумать, отшлифовать. А пока — за дверью Виталик нашел… Дай Бог памяти, что же он там нашел? Ну, во-первых, страшенный черно-красный противопожарный плакат. Треугольник свечного пламени вот-вот лизнет стопку старых газет — и надпись:

А под плакатом, за столом (следуют обстоятельное описание стола, сведения о его внешнем виде, особенностях конструкции, предметах на столешнице — чтоб разгулялся всесильный бог деталей) сидел(а) мужчина (женщина), одетый(ая) в… и пошло-поехало.

Неожиданно быстро пришел славный толстый дядька с кирпичной рожей, капитан Голобородько, бодро записал, что было похищено, обещал искать, особенно напирал на пользу желто-лямочного каркасного рюкзака, таких, мол, здесь не видели, может, кому бросится в глаза. И сгинул. Его сменила директорша турбазы, чернявая и ласковая, повела их в столовую и велела накормить. А из жалости к Виталикиной худобе и восхищенная голубизной Аликиных глаз дала им с собой две буханки хлеба и банку топленого масла.

Перед стартом они провели инвентаризацию и выяснили, что, кроме одежды, в которой спали — слава холодным карпатским ночам, — кед, которые положили под головы, одеял, которыми накрывались, и паспортов, у них остались книжка — сборник американских пьес, уж не вспомнить каких именно, с вложенными в него карандашом и тремя десятирублевками, и ружье, правда уже без патронов. Ружье они решили не таскать с собой, тем более что охотничий билет исчез с рюкзаками, и продали тут же подвернувшемуся работнику базы. Смекнув, что документов на ружье у ребят нет, а нужда в деньгах велика, он дал им всего пятьдесят рублей.

Они договорились забыть о наличности, оставив ее на самый крайний случай, и вместо вдохновенной цели — покорить Говерлу — решили добираться туда, где, как им казалось, можно заработать. Побросав в единственный оставшийся Володькин рюкзак одеяла, хлеб и банку с маслом, они и отправились в Одессу. Пешком.

Строго говоря, пешком они дошли до шоссе.

Попутки, попутки, Черновцы, вокзал, а там — фантастическое везение — у перрона стоит туристический поезд «Дружба», и на борту каждого вагона — «Черновцы— Одесса». Поезд этот возил уже не столь плотно сбитых девах и не столь очкасто-ковбоечных юнцов, какими кишела ясинская турбаза, а публику посолиднее, постарше и с более широкими интересами. Их уже меньше занимало мелькание пяток впереди идущего, но увлекали речи экскурсоводов краеведческих музеев и прочих «интересных мест» маршрута.

Володю они пустили вперед с заданием — обаять и обеспечить проезд. Обаять получилось, но с проездом не очень. Поначалу их, правда, втиснули в какой-то вагон, выслушав историю ограбления и даже поверив ей (ну кто сейчас бы поверил причитанию: «Мы люди не местные…»?). Но старший группы в комплоте с бригадиром поезда заявили, что высадят их на первой же остановке, которая, правда, брезжила где-то в Молдавии, в Бельцах, кажется, то бишь куда ближе к вожделенной Одессе.