Валерий Генкин - Санки, козел, паровоз

БЗ ЦТВКК ТО

16.4.42 № 36

ДЛМ!

Там, где я сейчас нахожусь, довольно спокойно. Время от времени появляются германские бомбардировщики, но большого внимания они уже не привлекают. Немцы отсюда сравнительно далеко — в 18 км. Жизнь течет нормально. Идет подготовка к севу. В этом сравнительно небольшом местечке немцы расстреляли 200 человек.

Я хорошо знаю тебя, малютка, и по тону твоих писем, да и просто так, интуитивно, чувствую, что ты сильно нервничаешь, все время сдерживаешь себя и это требует от тебя больших усилий. Причины вполне понятны: ты много работаешь, у тебя много забот, нытье «тяжелой артиллерии», наконец, беспокойство о моей судьбе.

Пока все, дорогая детка. Пиши мне чаще и подробнее.

БЗ ЦТВКК ТО ПРИЗ

12.5.42 № 44

(На открытке карикатура — Гитлер смотрит в зеркало, где отражается череп. И стихи Демьяна Бедного:

Дорогая, любимая малютка!

Наступает горячая пора. Наши части усиливают свою активность. В связи с этим возможны перебои в корреспонденции. Пусть тебя это не беспокоит. При всяком удобном случае я постараюсь дать о себе знать.

В последние дни я не получаю вестей ни от тебя, ни от папы с мамой. Только от Доли продолжают поступать письма. Не понимаю, чем объяснить ваше молчание. Вы могли бы установить очередность с таким расчетом, чтобы я хотя бы через день имел известия из Бисерти.

Я надеюсь, малютка, что ты сумеешь выкроить время.

Будь здорова, дорогая детка.

Целую тебя и Виталика крепко-крепко.

Это было последнее папино письмо. А три маминых вернулись. Вот они. Нумеровать их она не стала — видимо, махнула рукой на папину просьбу.

Мой дорогой, любимый!

В эти дни я особенно беспокоюсь за тебя, и у меня так тоскливо на душе, что я не нахожу себе места. Последнее письмо (открытка) от тебя было от 12 мая. Все твои письма такие холодные и неласковые, что я начинаю думать, будто ты разлюбил меня. Конечно, я понимаю, что обстановка, в которой ты находишься, не располагает к нежности, но все же… Сейчас весна, и поэтому, наверно, особенно грустно. Тепло очень. Вечера чудесные. Мы живем на берегу громадного озера. По вечерам гуляю по берегу, любуюсь лунной дорожкой и вспоминаю. Вспоминаю Хосту, Гурзуф, всю нашу любовь, наши первые встречи и все, все, что мы с тобой пережили. Становится так больно, что слезы наворачиваются. Будет ли у нас еще хорошая жизнь? Ты мне хоть напиши, думаешь ли ты обо мне или только о своих родителях? Или вспоминаешь меня только по привычке? Ох, как бы мне этого не хотелось.

Дорогой мой, ты прости, что я занимаю тебя такими глупостями, тебе, вероятно, не до этого, но силы мои на исходе, и уж очень хочется поделиться своей тоской.

Аттестаты мы получили. Большое спасибо.

Ося, хочу поделиться с тобой вот еще чем. Нашего Виталика бабушки совсем испортили. Он стал до того капризный и непослушный, до того нервный, избалованный, что мне иногда просто противно смотреть на него. Сколько я ни ругаюсь с бабушками, сколько ни скандалю — ничего не помогает. Я тебя очень прошу написать им обеим и попросить, а лучше приказать им воспитывать Виталика иначе. Если они не изменят методов воспитания, то сын у нас будет уникальный. Я, к сожалению, совершенно не могу взять на себя эту обязанность, т. к. дома бываю очень мало. Сейчас я и. о. заместителя начальника цеха, так что дел еще прибавилось. Целый день кручусь как заводная. Прихожу домой поздно, обычно Виталик уже спит. Меня очень беспокоит его воспитание, поэтому я и прошу тебя сделать бабушкам внушение.

Как я мечтаю вернуться скорее в Москву! Когда же это будет? Папа уже там, мы получили от него письмо. Квартира наша занята, он живет у товарища.

Жду с нетерпением твоих писем.

Будь здоров, мой дорогой.

Целую тебя крепко.

Привет от Виталика и мамы.

4 июня 1942 г.

Мой дорогой!

Представляешь себе мою радость, когда я вчера получила от тебя сразу два письма! Правда, они были написаны до того, последнего, от 12 мая (на нем стоит № 44, а на вчерашних — 42 и 43). Я от радости даже работать не могла. В эти последние дни я за тебя особенно волновалась.

Виталик продолжает капризничать и хулиганить. Избалован жутко. Но он очень умный и развитой мальчик. Говорит хорошо, много и чисто. Даже иногда больше, чем надо. Про тебя говорит так: «Мой папа на фронте, воевает с немцами». Зубов у него полный рот. Я даже не знаю сколько. Только он очень худенький, совсем не поправляется. Сейчас жарко, он бегает целые дни в одних трусиках. Больше всего он любит мою маму — «бабу Женю». Но мучает ее ужасно, не отпускает от себя ни на шаг, все для него должна делать только она.

Наш сын — единственное утешение в теперешней моей жизни.

Мне так некогда, что я уже месяца два не писала никому, кроме тебя, никак не соберусь. Тебе пишу регулярно, и ты не обижайся на меня.

Ну, мой дорогой, будь здоров.

Целую тебя крепко.

19 июня 1942 г.

Дорогой Ося!

Писем от тебя давно нет, я очень беспокоюсь. Последнее было от 12 мая.

От папы из Москвы получили вчера письмо. Квартиру нашу освободили, и он теперь там живет.

Все вещи растащили, оставили только мебель, посуду и книги. У папы украли все, что было: пальто, костюмы, белье, отрезы… Он остался в одном рваном костюме. Хорошо, что квартиру освободили и мебель дела. Я только и мечтаю, когда можно будет вернуться домой.

Если бы ты знал, как я по тебе соскучилась! Ты не можешь приехать в отпуск или в командировку на несколько дней? Какое это было бы счастье!

У Виталика опять начались нелады с желудком. Часто болит животик. Но если бы ты слышал, как он прекрасно говорит, как он рассуждает! Просто потеха!

Как взрослый.

Будь здоров, мой дорогой.

Целую тебя.

И в той же пачке обнаружилось письмо папиному брату Доле в Москву от лейтенанта Юрия Александровича Павловского.

11.8.42

Уважаемый т. Поляков!

Давно приходят письма на имя Оси от вас, жены и родителей. В нашей части его нет. Я решил ответить за него. Мы с Осей все время служили в одной части, были большими друзьями, вместе переживали хорошее и плохое.

В конце мая наша часть попала в очень тяжелое положение, немногим удалось пробраться сквозь вражеское кольцо. В числе пробившихся Оси не оказалось. Надо полагать, он или погиб, или ему еще не удалось выйти к нашим частям. К сожалению, более вероятно первое, хотя я до сих пор не теряю надежду услышать о том, что он жив. Сообщите о случившемся в подходящей форме его жене и матери.

Если Оси уже нет в живых, то мы сумеем сторицей отплатить немцам и за него, и за других наших товарищей. Расплата — это вопрос времени. Если же придет письмо от Оси, то сообщите, пожалуйста, мне.