Валерий Генкин - Санки, козел, паровоз

И вдруг — «Маленький цветок». Виталик — пианисту: «Кто, ну кто написал эту музыку?» Тот понимающе смотрит, сочувственно: «Не знаю, я на слух играю…» Разочарованный, Виталик пристроил на подоконник тарелку со снедью и стал тянуть джин из тяжелого стакана. Тем временем белого пианиста сменил квартет — аккордеон, гитара, банджо и какая-то дудка, который грянул что-то ирландское, а рядом с Виталиком нарисовалась она — черные круги под глазами, крупный рот, чистая Анна Маньяни, если бы не голые дряблые плечи и зеленые чулки. «Я смотрю — мужчина пьет один, а если мужчина пьет один, он не может быть счастлив». Он допил джин и ушел, оставив тарелку нетронутой. А вернувшись домой, залез в Интернет. «Американский джазовый музыкант Сидней Беше… родился в бедной креольской семье… “Маленький цветок” появился на свет 1954 году..» Нет больше тайн. Нет тайн в мире, ты ограбила нас, Мировая паутина. Да, и пропуск в Summertime заполнил тут же. Cotton там у них, хлопок, понимаешь, в рост пошел. Стоило мучиться. Вроде такого:

Поставил он, значит, на проигрыватель маленький диск (45 оборотов). И Лена заплакала. По-домашнему прижавшись к нему, лила теплые беззвучные слезы, он слизывал их с ее щек, касался губами бровей, что-то шептал и погружался в горькую нежность, какой не испытывал прежде никогда, да и потом довольно долго.

Все они водят хороводы в Виталиковых снах.

Вот Саша Каплун, тихий, близорукий, с внезапными вспышками тонкого юмора, с вечной каплей на еврейском носу («Каплун капнул», по словам Сережи Рогачева, о котором ниже), покорный исполнитель «Серенады» Шуберта (если, конечно, «Песнь моя летит с мольбою» — это «Серенада» Шуберта, бормотал под нос постаревший Виталик, напрягая память и соображая, с какого бодуна стал Шуберт писать музыку на стихи нашего Огарева?..) на школьных концертах, объект постоянных подковырок (ах это Огарев перевел стихи ихнего Людвига Релыптаба? Вот оно что! Того самого Релыптаба, что назвал «Лунной» Бетховенскую четырнадцатую сонату до-диез минор? Как же, как же — opus 27, № 2, quasi una fantasia , посвящена Джульетте Гвиччарди. Ну так бы и сказали, тогда совсем другое дело), упорный, хоть и не слишком удачливый ухажер за доброй половиной одноклассниц (одна из них, Алла — о ней чуть позже, — рассказывала, как в снежный морозный день Саша часами гулял ее вокруг Кремля, храня полнейшее молчание), доктор технических наук и всяческий профессор, единственный школьный товарищ, с которым Виталик время от времени перезванивался, пока Саша был жив. Да, и он уже — был, переехал в воспоминания.

Как и Сережа Рогачев. Красивый, наглый, белокурый, в улыбке вечная издевка, сестренку Вику кличет дурой и в шахматы играет ловко. К матери, которую звал Оленькой, относился с легкой иронией, отчима презирал. В школу почти всегда опаздывал, схватывал все мгновенно, получал либо двойки, либо пятерки — в равных количествах, давал одноклассникам сеансы одновременной игры вслепую и никогда не проигрывал. Они почти дружили, вода и камень. Уже студентами встречались по вечерам в каком-то учреждении на Варварке, где работала Оленька, сдвигали столы и до ночи играли в пинг-понг. Во взрослой жизни появлялся у Виталика с бутылкой вина и гитарой, пел, жаловался на ухабы партийно-железнодорожной карьеры. Попробовал зарабатывать переводом чего-то научно-популярного — Виталик с ним поделился. Перевод пришлось переписать, сказать ему об этом Виталик постеснялся и отдал гонорар. Они долго не виделись, а потом позвонил еще один одноклассник Володя Марков (см. еще ниже), неведомо где раздобывший его телефон, и сказал, что Сережа умер. На похоронах он узнал мать Оленьку, сестру Вику, но они его, конечно, не узнали.

Володю Маркова, неизвестно почему, Виталик называл дядюшкой, тот Виталика — племянничком. Он жил напротив школы в узкой длинной комнате, куда заходили прямо с улицы и где царил неистребимый неописуемый запах — вот говорю тебе и ощущаю его, но не могу найти подходящего сравнения. Запах этот Володя носил с собой повсюду. Когда через двадцать пять лет после школы они встретились на квартире Лили (см. еще ниже), Володя пришел с двумя бутылками коньяку. Он был респектабелен, благодушен и деловит. Виталик приблизился и понюхал воздух. Конечно, эффектнее было бы сказать, что сквозь дорогой одеколон и проч. его ноздри уловили… Нет, не уловили.

Алла, ах, Алла. Лицо грубовато-восторженное, на носу синяя жилка. Коротко остриженные ногти очень ее портили. Бедное белое платье, туфли тоже белые и бедные, хотя на каблуке. Огромная одышливая мать — Алла могла стать точной ее копией лет через тридцать, но не стала, умерла от рака прямой кишки, — так вот, мать очень любила Виталика, а еще любила Леонида Ильича Брежнева. (И это году в пятьдесят шестом, когда Брежнев-то был не больно важным… Так что любила бескорыстно, за красоту.) Школьный драмкружок, потом — студия в райдоме пионеров, потом — ГИТИС с третьего, что ли, раза, потом — областной драмтеатр. Он так и не видел ее на профессиональной сцене. Но только-только началась «Таганка», и она с истинной страстью, во время полуночных прогулок, шептала ему на ухо: «Плохой конец заранее отброшен, он должен, должен, должен быть хорошим!» Или пела негромко: «Ты представь, что это остро, очень остро — горы, солнце, пихты, песни и дожди». Очень рано вышла замуж за ударника школьного джаза, фамилия с корнем «рез», и как отрезало. Одна из их последних встреч была пламенной. Виталик утащил ее встречать Новый год к приятелю. То ли они успели встретить новый, то ли только проводить старый, но после какого-то бокала Виталик принялся доказывать всем присутствующим, что бенгальские огни — вещь совершенно безопасная, для чего поднес искрящийся стержень к еловой ветке.

Гасили елку и обои, залив всю комнату в коммуналке. Наглотавшись дыма, в саже и копоти, они с Аллой к утру кое-как добрались до ее дома. Она легла, а он сидел рядом и плотоядно смотрел — вид был жалкий и очень соблазнительный. Мама сопела за шкафом. «Одень меня», — сказала Алла. «Закрыть одеялом?» — «Ты меня взглядом раздел, а теперь одень». Это была единственная шутка, которую он услышал от Аллы. А еще он одел ее в свою пижаму, у себя на Псковском, когда она осталась на ночь и до утра они сражались с клопами, которые падали с потолка, ибо ножки тахты он предусмотрительно поставил в миски с водой.