Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Следующий за мифическим Рождеством день, 26 декабря, программой пребывания дозволено посвятить личным планам, воспользоваться чем я и не преминул. И вот я снова на ставшей истинным центром нового моего миросозерцания Пятой авеню. То, чего хотел, отыскал на правой стороне 82-ой улицы. Искусство — общение богов, искусство сближает с Богом. В том убеждаюсь я при виде колонн Метрополитен музея, но в большей степени — осторожно ступая по ведущей в святилище лестнице. Я смущён, будто семинарист на пути в храм, в котором предстоит ему рукоположение.

Отправляюсь на поиски шедевров почитаемых мною живописцев, как за божественной благодатью.

И, шло бы оно прахом, уединение моё, проявлю-ка эгоизм и хвачу-ка удовольствия для себя любимого, не взирая ни на душевное состояние, ни на возможное сожаление.

Пересекаю вестибюль и покупаю билет в окошке сбоку от входа на центральную лестницу. План музея подсказывает, что выбранные мною залы европейской живописи находятся во втором этаже, на западной стороне. Из учтивости к принимающей меня державе наношу визит некоторым из её современных мастеров, в первом этаже. Послонявшись у смутных горизонтов Ротко, разыскав первые работы из шестидесятых Роя Лихтенштейна, исполнив данное себе обещание ещё раз попытаться осмыслить смазанные цвета Дэвида Хокни, ухожу этажом выше, по лестнице ведущий в рай.

Фланирую мимо удивительной современности древнего Египта, пробегаю сквозь средневековье, вильнув лишь в период итальянского Возрождения. С час уж минуло наверняка, пока не наткнулся я, нос в нос, на юного эфеба, в бронзе литого жаром гения Родена. Это на пересечении главной галереи, по которой шёл я, и боковой, под прямым углом от неё уходившей, заставленной шутовскими скульптурками. Обхожу импозантного мальчишку и попадаю в зал, фисташковые стены коего предоставлены Мане. В смежной с ней, по правую руку, комнате глазам моим предстаёт первое, воистину ослепляющее зрелище — божественный Матисс в соседстве с потрясающей чистотой линий Модильяни. На противоположной стене висят Картёжники Сезанна, рядом Пшеничное поле с кипарисом Ван Гога. Такое обилие красоты и на столь малом пространстве заставляет шалить меня, как ягнёнка, я в шаге от рыданий из-за душившего меня счастья. Новый порыв экстаза, теперь перед Мечтой и Завтраком слепого Пикассо. Каждая из выставленных картин стоит того, чтобы внимание уделялось лишь ей одной; весьма подошла бы возможность каждый день являться сюда и часы напролёт любоваться одной из них, чего они и заслуживают.

А тут и Моне.

Клод Моне, французский импрессионист, гласит небольшая табличка. Череда картин: Четыре дерева, Парламент, Утро над Сеной, Руанский собор , потом оборачиваюсь и глазу моему во всём великолепии своего размера предстают изумительные Кувшинки , из серии набросков к Плакучим ивам ; датированы 1915–1919 годами. Water Lilies: подтверждает табличка под ней.

Вот сюрприз, так сюрприз: посреди зала скамья, несомненно, для посетителей подобных мне: с тонкой психикой, легко впадающих в обморочное состояние. Скамья свободна. Расслабляюсь на ней, перевожу дух.

Скажу вам, что год тому назад, взбунтовавшись против Франсуаз и постоянных её приставаний, съездил я в Париж, с тем лишь, чтобы взглянуть на знаменитые лилии из не менее известной Оранжереи, но на месте узнали мы, что те недоступны — музей был закрыт на ремонт.

Знак свыше, не иначе; мадмуазель Легэ не из тех женщин, кому близки мои мысли и чаяния.

Едва справился я с острым желанием погрузиться телом и душой в омуты пруда Живерни [30] Jiverny — небольшое местечко недалеко от Парижа, где в 1890 г. Клод Моне купил себе дом с прудом, и этот пруд с кувшинками , которые сам же он и вырастил из завезённых из Японии семян, оставался его излюбленной темой. , в красоту их, сотворённую из смеси тончайшего из оттенков голубизны, ловко отделенного от густоты сирени, сочной зелени только-только распустившейся листвы и нескольких пятен алого кармина, как мне, прямо в ухо, нежный женский голос произнёс: «Не могу ли и я с тобой туда нырнуть?»

Я обернулся и нос к носу столкнулся с Шадиёй. В руке держала она светлый парик и жуткие чёрные очки. Тут уж я решил, что важные свои послания в Эн стану отныне отправлять лишь почтой.

И вот снова он, тот самый момент; вы только что, несколькими часами чтения ранее встретили меня на шестнадцатом этаже некого здания. В первом этаже его художественная галерея, Голубая виолончель , и я, директор, с радостью её вам представлю.

Припомните-ка, вы же меня в полном смятении нашли. Так вот, до самого ли конца идти мне в своём намерении? Нужен мне дельный совет, хорошо бы ваш. Вы всё ещё не видите, докуда мог бы дойти я при том? Чтобы высказаться на этот счёт, вам нужно бы, конечно, знать наверняка, на какой же это земле проросло оно, что за дожди, в какие бури и под каким солнцем вызревало оно, пока не захватило разум мой, целиком.

Я должен кое-что вам прояснить. Теперь, когда вы лучше знаете меня, могу вам изложить намерение это своё. И поймёте вы, отчего никак не отважусь я на поступок, сознавая возможные катастрофические его последствия, что могут сказаться на будущем нашей многообещающей галереи, куда вложили мы всё то немногое, чем располагали. Поясню вам, кто эти мы.

В первую очередь, Шадия. К чему ставить на кон уважение той, кто разделяет со мной жизнь мою и мои чаяния, уважение пленительной Кабилы моей? Мог ли предать я ту, что была со мной столь мила, ту что, оставаясь в плену тайн и обычаев родины своей, деликатно не принуждала следовать им меня?

Часами могла она, сидя перед зеркалом, плести в косички иссиня черные свои волосы за тем лишь, чтобы понравиться принцу своему, званием сим одной только безоблачной её любовью ему жалованному.

Помогая мне в созидании общей нашей страсти, она инвестировала в искусство и тело, и душу свои.

Я уже говорил вам, там, в самолёте на Нью-Йорк, что период удачи миновал меня. Так нет же, он всё ещё длится.

Не злоупотребляю ли я им? Не предстоит ли и мне остаться ни солоно хлебавшим, как тому игроку, что уходит из казино, сделав лишним один последний ход, хотя до того, до хода этого, побил он все рекорды по выигрышу. Я вам пока ещё не говорил, что Шарли (Пьеретту послушать, так она, представьте себе, злая и чёрствая), так вот эта Шарли, которую вовсе я и не забыл, а вынужденно отдалил лишь от неё израненное своё сердце, непредсказуемая эта фантазёрка одарила меня неожиданным подарком. Он-то, подарок этот, и позволил мне хлопнуть дверью конторы Легэ и перемахнуть в новую, настоящую жизнь.

Вы же припоминаете первый диск, записанный музыкантшей моей, который я, напыщенно выражаясь, и спонсировал…