Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 11, 2000

Сейчас у меня в Актале девять томов этого добра, и, пожалуй, главный виновник неудач всех приезжающих букалиночек именно Карлос Кастанеда. Я предпочитаю не очень распространяться об этом, все-таки и Колька, и Юрчик не знают, что вот уже полгода каждый вечер я выполняю упражнения из «Тенсегрити» и борюсь с чувством собственной важности. Но даже наличие «этой кастанеги» у меня в шкафу будит у них опасения, как бы «гуси у парня не полетели», они считают, что мне просто бабу надо. Впрочем, окружающие — это только фантомы, сбивающие ищущего человека с пути. Как жена сбивала. Мы в Актале живем дружно, я поддерживаю со всеми хорошие отношения, но не поддаюсь их влиянию.

Фантомы не фантомы, но мужики в Актале подобрались отличные: охотники, браконьеры, даже скорее вольные стрелки, охотившиеся не для наживы и даже не для добычи, а потому, что это им нравится. Им чужды восточная философия и связи с космосом, босохождение и исправление кармы.

Да, слава Богу, мужики не знают о выполняемых мной каждый вечер кастанедских магических пассах. Для этого я гашу дома свет и притворяюсь спящим — не запирать же дверь от своих, — а в походах беру ружьишко и ухожу искать место покрасивее, самое лучшее — на маральих отстоях, по-алтайски они называются туру. На таких туру рогачи спасаются от волков. Обычно это маленькие вынесенные над обрывами пятачки земли, куда пройти можно только по узкому перешейку, — здесь волки не могут окружить марала, который обороняет проход рогами.

Хотя мы сегодня подъехали к избушке и застановали довольно рано, найти туру не удалось, я просто забрался вверх по склону и в сумерках проделал свои упражнения. Моя сучонка по кличке Белка, обследовав густой кедрач, прибежала ко мне, растянулась в траве и, наставив уши, вслушивалась в крики маралов. Быки уже согнали маралух в табунки и теперь неусыпно пасли их. На вечерних и утренних зорях начинается перекличка: самцы ревут, ярятся, слыша соперников, ломают и обдирают рогами кору с небольших кедрушек и лиственок, бьют острыми копытами в землю. Достается и самкам, которые отходят в поисках более сочной травы дальше, чем следует. Ведь вокруг взрослых сильных быков с большими гаремами всегда околачивается молодежь, норовя попользоваться на халяву. Чуть недоглядит хозяин или увлечется боем — какой-нибудь двухгодовалый наглец уже отбил маралуху и на ходу овладел ею. Самое смешное, что именно ими чаще всего и кроются самки — им все равно, чьими быть, они равнодушно жуют свою траву во время этого праздника любви.

На Кара-Тытских полянах мы проезжали лужи, побелевшие от пролитого семени.

На заходе солнца затихают птицы, глуше становится шум реки. Перед самой темнотой дневной ветер, дующий вверх по склонам, сменяется ночным, скатывающимся обратно в долины. В этот момент он ненадолго стихает, и вся тайга, замерев, вслушивается в осеннюю музыку рева. Первыми начинают молодые и заводят остальных. Над всей темной долиной передо мной с Сайгоныша и Ташту-Ойры вниз до Кызыл-Кочко плывет оленья песня. Она начинается с низких нот и с переливами поднимается в еще немного светлое небо, перечерченное тонкими ветками облетевших уже лиственниц. Отражается от противоположного склона, смешивается с легким туманом над быстрой водой Онгураша и вдруг срывается вниз. Рогач наклоняет голову и напоследок рявкает в землю. Затем снова вскидывает мощные рога и слушает далекий ответ. Ни на секунду не смолкают над долиной древние звуки — это песня воинов перед битвой, песня уже победивших в предыдущих сражениях и знающих, что будут новые.

Маралы, стремительно уносившиеся весной в чащу от малейшего шороха, уходившие в безопасные гольцы летом, чтобы не поранить нежные еще рога, преследуемые волком, человеком и другими врагами, сегодня поют свою гордую песню, во всеуслышание объявляют: я здесь, иди и сражайся со мной.

Да, сильно чувствуется влияние Дона Хуана на образ моих мыслей, но на самом деле действительно красиво, когда ночь начинается такой увертюрой. Я делаю трубу из полого стебля балтыргана и с силой втягиваю через нее воздух. Главное — настроение. В плавных, мелодичных звуках нужно передать сдерживаемую ярость. Мощные звериные легкие всегда выдувают воздух немного сильнее, чем надо, и получается чуть сипящий металлический оттенок.

Я еще не отнял абыргу от губ, а мне уже ответили, потом откликнулся противоположный склон хрипло и низко — наверное, огромный бычара с восемью-девятью отростками на каждом роге. Я протрубил еще раз, а потом, изломав абыргу, закинул ее подальше в кусты, — говорят, если не уничтожишь, то на ней станут играть черти. Дудел-то я сейчас просто так, для души, если бы и подманил марала, то все равно в темноте не различил бы мушки.

До избы добираюсь почти на ощупь, пару раз заваливаюсь через колодины.

В избушке тепло, на нарах брошены подседельники и потники, и мы раскидываем на троих в дурачка.

На следующий день мы с Юркой пилим двуручкой дрова на зиму.

— Сегодня вверх по ручью пойду пройдусь. Вот эту сухару раскряжуем, перетащим к избушке, и пойду. Может, бычишку или свиней увижу. — Юрчик становится на колени, чтобы ловчее было пилить. — А то мясо сейчас не помешало бы.

— А я, наверное, к скалам поднимусь. Колька говорил, они там бунов видели.

— Тебе-то какого хрена на скалы карабкаться? Алтынайка вон уже устала ждать. На нее и карабкайся. Я, можно сказать, специально ухожу — их одних оставляю, а он — на скалы. Ну ты, Илюха, жесточайший мужичара. Девчонка, японский бог, за ним на коне по всей тайге ездит, а он ни ухом ни рылом не ведет.

— Слушай, Юрчик, ты, конечно, очень деликатный, но я уж сам разберусь, вести мне рылом или не вести. И потом, не тащил же я ее в тайгу на аркане.

Надо было все-таки не брать ее с собой. А то уже действительно в глаза ей глядеть неудобно. Напряг какой-то создается, когда видишь, как она терпеливо, почти равнодушно ждет. А с другой стороны, каждый делает то, что считает нужным. Решила ехать — и поехала.

Нет, ну, Юрка интересный человек, думает, что я в избушке буду сидеть, пока он зверя выслеживает. Я виноват, что ли, что мне на скалы интереснее? Да и кастанедство мое пострадает, если останусь. Я же энергию накапливаю для проникновения в непознанное, а с женщиной расход один — что в деньгах, что в энергии. Хочется, конечно, иногда спихнуть хозяйство на кого-нибудь и умотать в лес на всю зиму, так чтобы домой только за продуктишками прибегать. Но летом огород связывает по рукам и ногам, зимой корова. Колькина Татьяна доит, конечно, пока я в лесу, но ей ведь тоже своих дел хватает. Иногда представлю, что Алтынай ведет хозяйство, и сразу как будто горизонты новые открываются. Так что искушение большое, но все-таки собственный опыт и сам Карлос Кастанеда подсказывают мне не делать ошибки.