Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 11, 2000

Ну а что такое старость? Просыпающийся Он имел и на этот счет свои размышления. Старость — это терпеливый или нетерпеливый период подготовки к смерти. В этот период отдельные органы целостного человеческого организма выходят из безусловного подчинения человеку, из ритма четкой, а то и безукоризненно четкой работы на него. К деспотизму своего сердца человек привык с детства, тем более, что это, в общем-то, благожелательный деспотизм. Благожелательный и откровенный: сердце общается со своим владельцем непрерывно. Но в старости проявляют свою независимость и другие органы: почки, желудок, нервная система… Знай, дескать, наших! И не забывайся!

В случае с просыпающимся Им (то есть это был просыпающийся Он) о себе заявили (и серьезно) и желудок, и нервная система, ну и еще кое-что, заявили достаточно громко и выразительно. Если это будет необходимо, открывай-закрывай дверь лбом, а не руками. Старость — это неизбежная, без исключения, болезнь каждого взрослого человека с неизбежным исходом. И не только человека — всех живых существ. Во всем ли мире так же? Во всем ли мире нет и не может быть других вариантов? Кто его знает… Наука что-то там щебечет по этой проблематике, искусство же совсем ее не касается, предпочитая всякого рода шоу (коллективное, изредка индивидуальное творчество посредственностей). Задачи классической художественной литературы (углубление понимания человека самим собой) нынче возложены на компьютеризацию.

Я — Он?

— Надо бы тебя укокошить…

— За чем дело стало?

— Почему-то нельзя.

— Уголовный кодекс?

— Ну, кодекс можно и обойти. Обмануть то есть.

— Не обманешь, пожалуй. Как-никак у кодекса опыт. За его спиной — Древний Рим.

— Если задуматься, задуматься целенаправленно, можно придумать, как это сделать.

— Задумайся. Целенаправленно.

— Все равно — нельзя, да и только. Что-то мешает.

— Нравственность?

— Нравственность — детское понятие. Говорят же ребенку: «Нельзя!» — и он слушается.

Самолеты с «грузом-200» я не раз видел. И при взлете, и при посадке. По телевидению.

Никаких особых примет. Как все самолеты, так и они.

Вагоны с тем же грузом будто приобретают какие-то особенные черты, какую-то окраску: тусклые окна занавешены, будто бы вагоны — пустые. Будто бы порожняк. Больше того — будто бы едут на тот свет. Вот они: идут, идут с юга на север.

Одно направление.

Что-то в них есть от конца света. Право же, есть.

Что-то они несут несуществующее в этот существующий белый свет. Думаешь: «В конце-то концов, белому свету туда же дорога… Вот иных птиц в России не стало, дело тем кончится, что людей тоже не станет». Начало концу положено. Вполне может быть, и давно положено-то, только нынче дело обстоит явственнее. Вот уже и название появилось: «груз-200».

Но «груз» этот мы видим сконцентрированным в самолетах и в поездах. А ведь он идет, передвигается в самолетах и поездах обычных, во всех видах вооружений, в пище и питье, в наркотиках, в незатейливом каком-нибудь личном багаже… Нет ничего изготовленного руками человека, что пусть в самой малой доле не содержало бы «груза-200». Человек только что родился, а при нем его доля этого груза уже имеется.

Человек какое-то изделие рук в своих руках держит, а в нем обязательно что-то от природы позаимствовано: щепка какая-нибудь, либо камешек, либо металла малый кусочек. Без природы, без такого заимствования человек не встанет, не сядет, шага не шагнет, только вот он об этом редко-редко когда припомнит.

А ведь все это по отношению к природе «груз-200».

Эту же привычку человек перенес и на самого себя: самого себя он превращает в «груз-200». Это — запросто.

У меня такое впечатление, что природа начинает (справедливо) мстить нам, мстить за свое поругание, мстить за красавицу Волгу, которая была великим символом славянства, а теперь не что иное, как сточная канава, поделенная между неподвижными вонючими водохранилищами, деятельность которых выражена столько же через систему ГЭС, сколько и в размывании берегов. Последствия этого скажутся, видимо, в ближайшие годы. Леса, земли, воды России уже совсем не те, что были в веках, что были полстолетия тому назад. Мы, собственно, вступили в эпоху экологического краха, но не хотим этого замечать, целиком погруженные в текущую политику. Мы забываем о том, что человек существует в двух сферах: одна — это отношения людей друг с другом, другая — отношения между людьми и природой.

Старость нечистоплотна: старикам трудно управиться и с ванной, и с собственным желудком.

Старость очень часто глуховата, а то и глуха.

Старость — это иждивенчество.

Поэтому я на стороне тех, кто утверждает: человек в старости должен иметь право самостоятельно решить, жить ему еще или умереть. Смерть — дело житейское, а для старости — необходимое.

4 января 1983 года.

Живем дальше. Тридцать первого утром поставили с Никитой елку, нарядили, повеселели, прогулялись; Новый год встречали втроем, Бочковы пришли во втором часу; опять пили шампанское, утомительное дело <���…> в одиннадцать с Никитой смотрели, как позорно проиграл «Монреаль» [1] 1 января 1983 года ведущая команда НХЛ «Монреаль Канадиенс» проиграла заключительную игру суперсерии московскому ЦСКА. . Второго на душе было полегче, ну а третьего жизнь вернулась в свою колею. Пришли поздравления от Теракопяна, Огнева, Лазарева, Бакланова, Скатова, Афонина, Друцэ, Мазурина и др. Тридцать первого часов в одиннадцать звонил Б. А. Можаев.

У Виктора [2] Бочков В. Н. (1937–1991), историк, краевед, писатель, друг Дедкова. опять несчастье, завтра похороны его тестя.

Опять втягиваюсь в работу над Залыгиным [3] Здесь и далее идет речь о работе над книгой «Сергей Залыгин. Страницы творчества». М., «Современник», 1985. . Пока написанное меня устраивает мало; но надо писать дальше, как бы «пробить штольню»; отделка будет потом: «крепление», то да се. Иногда по вечерам читаю статьи Станюковича 70-80-х годов; знал его как автора «Морских рассказов», открываю теперь заново: статьи есть блестящие; ну а какова свобода слова? нам и не приснится. Однако не зря встречал имя Станюковича у Кеннана; иногда терпение власти истощалось. Понемногу читаю прозу Пастернака; он мог то, чего никто не сможет; проза Вознесенского с нею несопоставима; у Вознесенского есть мелкая суета, он все время чувствует себя на ярмарке литературного тщеславия; почти нигде он даже не берется за решение тех задач, которые ставил себе Пастернак. За подобные, — скажем так, — задачи. Описания улиц, домов, деревьев, времен года у Пастернака уникальны; это не просто наблюдательность такая, это качество зрения, качество ощущения — воздуха, дождя, снега, света, шелеста листвы, раскачивания фонарей и т. п. Чтение «Кощеевой цепи» Пришвина иногда доставляет большое удовольствие; несомненна выработанность и устойчивость стиля, хотя это из ранних (не по возрасту) вещей; интересны типы, нравы, разговоры; несмотря ни на что вызывает расположение Козел (Розанов) [4] Розанов Василий Васильевич — русский писатель, публицист, религиозный мыслитель. ; или накладывается сегодняшнее знание и уважение к его писательству? Иногда начитаешься — сон вылетает, ну а если еще участвует кофе, то полночи, а то и вся ночь насмарку; вчера в такую ночную пору, видимо, еще под впечатлением сообщения Виктора вдруг пронеслась мысль о смерти, и напугался ее как в детстве, хотя вроде бы давно с нею свыкся и даже какое-то противоядие в душе нашел; слава богу, пронеслась — исчезла; потом еще даже удивился — чумная, ночная голова, не нужно ее мучить.