Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 11, 2000

Отыскали они у Шайновича и стенографический отчет о процессе (1931) над меньшевиками. Чтение поучительное. Прочел часть текста, относящуюся к Кондратьеву и Чаянову (косвенно).

Западное радио прекратило все сообщения о судьбе О. Битова. Не выдали ли они желаемое за действительное? История темная.

11 ноября.

<���…> За несколько дней до праздников отправил В. О. <���Богомолову> бандероль с путеводителем, старыми костромскими открытками и со справками (составил Виктор) по госпитальным костромским зданиям [34] В. О. Богомолов во время войны лежал в одном из костромских госпиталей. В 1983 году он собирал сведения для нового романа о войне. .

Сегодня впервые слегка присыпало тротуары снежком. А восьмого было тепло, и мы с удовольствием поиграли в футбол на обычном своем месте у Посадского леса.

За исключением «Писем незнакомке» прочел сборник публицистики Андре Моруа. Там и политика, и история, и мемуарные записи. Несколько странно, что это у нас издано. Настроения и ситуация во Франции и Англии перед Второй мировой войной и в самом ее начале выглядят иначе, чем в нашем официальном освещении. Например, Моруа дважды или трижды пишет, что французские рабочие, находившиеся под влиянием коммунистов, саботировали после августа 1939 года (заключение советско-германского пакта) работу военных заводов. С явным неодобрением пишет Моруа о внутренних раздорах во Франции перед войной, возлагая часть вины на Народный фронт. Неожиданным для меня был портрет Чемберлена. Но самое удивительное — как проглядели! — толкование политической свободы, критика тоталитаризма, рассуждения о необходимости оппозиции и т. д.

Прочел пьесы О. Кучкиной «Синицы в октябре» и Л. Петрушевской «Три девушки в голубом» («Совр. драматургия», № 3). Петрушевская <���…> твердит об одном и том же: стержень всего — инстинкты пола и связанная с ними неудовлетворенность. Талантливое у нее — какое-то теснимое, гонимое; чуть только вздохнешь — опять тот же «пунктик», какая-нибудь знакомая — по той рукописи прозы, что ли, — фразочка выплывает… И вообще после нее, да и после Оли Кучкиной — тяжелое чувство. Будь у меня время, написал бы: «Что делать с этим ужасным миром?», «И почему вы его так настойчиво демонстрируете?», «Если поверить, что мир таков, жить невозможно», «И вот странность: почему вы однообразны, монотонны и не впускаете в ваш мир иного человека?»

О. Кучкина идеологически расчетливее: она ввела бабу Феню — Арину Родионовну, домработницу, светлое пятно, народный корень. Она ввела столько этой бабы Фени, что явно переборщила. Но хотя бы она может отбиться: вот у меня положительный герой, здоровая струя.

А все-таки жаль, что литература обратилась в эту сторону.

Увы, эти герои из испорченного инкубатора — сами виноваты в своих несчастьях. В сущности, они не знают ни настоящих несчастий, ни настоящих трудностей существования. Они сладострастно лелеют свои беды и не хотят никаких перемен. Это клиническая картина неврастении в острой хронической форме. Раньше все это стыдились выносить на люди.

25 ноября.

Сегодня в «ЛГ» Л. Петрушевская объясняет, что она стоит за правду.

Господи, дай мне силы справиться с Большими рукописями, и тогда я кое-что от души напишу о «новой драме», еще раз об «экстрасенсах» и т. д.

Отправил в «ЛГ» по «заказу» С. Селивановой две «поздравительные» страницы к юбилею Залыгина. Жанр тяжелый.

Два письма от Бакланова: первое о болезни дочери, второе — комментарий к моим цитатам из Честертона.

У Никиты в школе сегодня читал лекцию сотрудник госбезопасности. Призывал не слушать западные радиопередачи. Тотчас после уроков мальчишки из Никитиного класса отправились в кабинет физики послушать, что же там такое говорят.

Сообщено о том, что мы ушли с женевских переговоров [35] Переговоры о сокращении ракет среднего радиуса действия в Европе. . Сегодня по телевидению читали Заявление Генерального секретаря Андропова. Не припомню, чтобы были «заявления» людей в этом же ранге, даже Сталина. Почему не Заявление правительства?

После отзыва Аннинского в «Новом мире» прочел «Свет на горе» В. Тихвинского, человека поколения Семина; на фотографии — лицо раввина со многими печалями в глазах. Пожалуй, это одна из самых значительных книг года. Она явно написана после семинского «Знака», но по материалу и способу рассказа — совсем иная. Глазами подростка — невнятица оккупационного быта, необычный образ «подполья» и его борцов. Обыденность и неотчетливость мужества.

О ракетах, «холодной войне», о растущей и разжигаемой напряженности писать не хочется. Как писать о безумии?

Никита с одноклассниками ходил на мед. комиссию в военкомат. К десяти утра вызвали мальчишек из трех школ города. Никита пришел домой в пять часов. Их школа оказалась в очереди третьей. Несколько часов сидели, слонялись, слушали грозные команды прапорщика. Вопрос: зачем военное ведомство, которое должно отличаться строгим и разумным порядком, образовало эту слоняющуюся толпу? Может быть, нарочно, чтоб привыкали к крику командиров, к запахам этих казенных коридоров, к обстановке долгого ожидания и подчинения? Вам не нравится? Ничего, посидите, потерпите. Вами распорядятся. Начальство знает, что делает. Хоть несколько этих часов, но мы дадим вам почувствовать, что вы сейчас уже не принадлежите себе и своим семьям, а — государству.

— Ну и как тебе, понравилось? — спросил я Никиту.

— Не очень, — ответил он, достаточно выразительно произнеся эти слова.

25 ноября.

Сейчас Лондон сообщил о смертном приговоре бывшему директору «Елисеевского» магазина в Москве. Должно быть, он и в самом деле был проходимец, но стоит ли убивать, если он никого не убивал и не организовывал убийств? Чтой-то, помнится, Короленко писал насчет смертных казней, и Толстой тоже, и Вернадский. Пустое дело. Все забыто напрочь. Вообще все эти писатели-ученые много глупостей понаписали-понаговорили. Утописты.

Ходил сегодня по улицам, — тепло, легкая метель, сумерки, — среди прочего думал о том, как можно было бы начинать «роман» автобиографического типа. О том, что можно утром не зажигать свет, не смотреть на часы (будильник бездействует, в продаже давно нет батареек), потому что ровно в семь, спускаясь с пятого этажа, возбужденно тявкает собачка, а в семь часов пять минут выходит на площадку соседка, и что-то весело щебечет ее маленькая дочка: они спешат в детский сад. Вот и подъем… Повествование должно быть очень подробным, особенно в области быта — домашнего, служебного, уличного, прочего; все детали этого рода не стоит драматизировать — чем обыденнее, спокойнее, тем лучше; это привычное; если кому-то покажется дичью, абсурдом, то это не наше дело — не героя, не автора.