Михаил Осоргин - Вольный каменщик

— Не забудь, что сегодня у нас обедает Ришар, и купи каких-нибудь фруктов.

Действительно, раздав все бедным, Егор Егорович забыл, что остаются Анна Пахомовна, Жорж и еженедельно или дважды в неделю обедающий у них Ришар, который высасывает один бутылку вина и съедает целую вазу винограда. Виноград он ест с кожурой, но косточки выплёвывает в тарелку, прикрыв рот рукой. В этом ему подражает и Анна Пахомовна, а Жорж ест виноград и с кожурой и с косточками. Трое, они представляют из себя целый мир, совершенно чуждый Егору Егоровичу, который, однако, обязан присутствовать и также ощипывать по ягодке гроздь мускатного винограда, очевидно, привозного, потому что ещё не сезон. За обедом говорят о кино и называют имена актёров и актрис, как будто это близкие родственники. Анна Пахомовна обожает какого-то Фербенкса, а про актрису, очень одобряемую Ришаром, говорит, что она нефотоженична. Черт знает что за слово, но вольный каменщик не должен возмущаться пустяками. Возникает горячий спор специалистов, и Егор Егорович, скатав шарик из хлеба, по ошибке глотает его за виноградину. По счастью, на него в этом доме не обращают особого внимания, и он может думать о своём.

После обеда Анна Пахомовна и Ришар, с Жоржем или без Жоржа, пойдут в кинематограф, а перед Егором Егоровичем выбор: остаться дома и читать или зайти за профессором и провести с ним вечерок в кафе. И то и другое далеко от подвижничества, но уж так повелось, и он бессилен изменить порядок жизни. Действительность берет верх над мечтами.

14 июля Париж танцует на улицах: все, что осталось существенного от взятия Бастилии и последовавших затем событий. Погода в этот день старается быть любезной. 15 июля Париж уезжает из Парижа, главным образом под Париж, но кто может — на море. Прошлым летом Анна Пахомовна решила, что этим летом поедет в Жуан-ле-Пэн или на океан. Но уже в конце июля она заявила Егору Егоровичу, что экономнее будет ей поехать на парижский пляж в маленький курорт, который очень хвалит этот твой Ришар; он даже обещал заказать ей и Жоржу комнаты в скромном, дешёвом и очень приличном пансионе. «Ну что ж, это чудесно, и тебе будет веселее». — «Я, главное, для Жоржа, ему очень полезно купаться. А почему веселее?» — «Но, вероятно, и Ришар поедет туда же, его отпуск в середине августа». — «Ах, да, он что-то такое говорил; Жоржа, очень утомили экзамены, и он малокровен». — «Чудесно, чудесно, тебе тоже хорошо отдохнуть» — «Это не курорт, никаких особенных нарядов там не нужно. Вот только купальный костюм у меня ужасный! И Жоржу панталоны для тенниса». — «Конечно, конечно, ты уж там сообрази».

У Анны Пахомовны есть собственная сберегательная книжка, и она скуповата. Но на этот раз кое-что придётся затратить из собственных сбережений, и Егору Егоровичу знать об этом ни к чему. Предстоит неделя беготни по большим магазинам и ссор с портнихой, которая ничего в срок не делает и переуживает платья. Ей говорят человеческим языком: «Здесь сделайте складочки, а там пустите свободно», — и она непременно сделает складочки там, а здесь пустит обтянуто. Анна Пахомовна терпеть не может обтянуто! Как ни экономь, а для пляжа кроме купального костюма (неужели непременно нужно с этим огромным вырезом на спине? Что за ужас!) ещё надо соломенную шляпу с большими полями, положим, это недорого, и пёстрый зонтик, хотя я решила загорать. Затем резиновый поясок (Зелёный? Беленький? Красный? Лучше красный!), и тогда, значит, тоже красный чепчик, лёгкую плетёную сумочку, и это все. Кюлотин или каш-сэкс? Два кюлотина и два каш-сэкса. Чёрный лифчик — это просто необходимо. А главное, все эти неизбежные мелочи — ленточки для бретелек, пуговки, пресьоны, нитки филь-а-ган, потом лосьон для лица, пудра рашель, и не первый номер, а второй, для юга, то есть для лета, и ещё пудра окр, когда загорю, потом вазелин, одеколон, мои духи кельк-флер, я без них не могу, мыло, гальманин для подмышек, душистые кубики для ванны, ну там, сервьет-иженик и прочее, всё пустяки, но наберется множество, не забыть рен-де-крем, лучше в тюбиках, лак для ногтей, руж, римель, — господи, ну когда я все это успею, остается только неделя! А купальный халат! Старый не-возмо-жен!

Вагоны метро, трамваи и автобусы подхватывают Анну Пахомовну, довозят, вышвыривают, снова подхватывают, уже с набором пакетов и пакетиков. Фуры больших магазинов тормозят на улице Конвансьон. Вместо второго номера рашель, необходимого для юга, то есть для лета, из пакета нагло выполз номер первый. Это возмутительно! Было ясно сказано: номер второй, И кто покупает на август номер первый! Портниха, как назло, слишком выпустила там и обтянула а тут, именно то, чего её просили не делать ни в каком случае. Для дома очень удачно куплено готовое, лёгкое, страшно дешёвое птит-роб, настоящая удача! Пёстренький кретон, сзади совсем гладко, спереди фишю. Со шляпой оказалось трудно. Пришлось купить чемодан и совершенно такой же чемоданчик. Купальный костюм с вырезом, но самым маленьким. Анна Пахомовна так прямо и сказала:. «Я хочу с самым маленьким вырезом». Но все вырезы оказались одинаковыми, какое-то сумасшествие. Наконец в четвёртом магазине…

Дни летят: с непозволительной быстротой. Июль прыгнул в август. Пятого, по милости этой портнихи, уехать не удалось, но десятого непременно нужно, а то кто-нибудь подумает, что она нарочно ждет. В заключение — переузила, пришлось переделывать и буквально у неё вырвать. В последний день мадам Жаннет вздумала надерзить, — но не отказывать же ей? Как будет Егор Егорович? И когда наконец Анна Пахомовна с Жоржем, чемоданами, чемоданчиком, ещё чемоданчиком и плоской, чрезвычайно лёгкой и хрупкой картонкой («Пожалуйста, осторожнее, Жорж, главное, не сядь на неё!») погрузилась в поезд, — тут-то она и вспомнила, что два кюлотина и два каш-сэкса так ей и не прислали из магазина. Это было до слез досадно — и как теперь быть?

Фёдор Михайлович Достоевский хмуро и кисло посматривает на героическую французскую девицу, с которой его поставили на одну каминную доску. Оба они прислушиваются к гулким шагам в опустевшей квартире. Егор Егорович также прислушивается к своим шагам, не понимая, почему они гулки: убыль выразилась только в жене и сыне, все остальное на своих местах. И однако, ощущается пустота и некоторое физическое одиночество.

Непреднамеренно оглянувшись, Егор Егорович видит длинную аллею прожитых лет, ровную, простую, липовую, нестриженую. В полувековом отдалении — одноэтажный деревянный дом, в котором, законно целуясь, родители вывели птенца Егора, выкормили его и пустили в жизнь незамысловатым мальчиком с пробором белокурых волос, мягкостью свидетельствующих о доброте.