Михаил Осоргин - Вольный каменщик

Если бы все было в порядке, пальто Егора Егоровича было бы не только приличным, но и новым. Но вот странная вещь: стоит человеку попасть в беду, как пальто его не делается, а кажется подержанным, и уже не сидит, как сидело прежде. Это необъяснимо, как необъяснимо, почему иным голосом мы говорим о нужде другого, иным — о нужде своей и почему от полноты бумажника зависит походка. И ещё: раньше Егор Егорович, проходя мимо кондитерской, смотрел в окошко и соображал: «Кажется, таких тортов Анна Пахомовна не любит»; теперь он совсем не смотрит, и торты стали деревянными, необычайно глупой формы, с какими-то липкими картошками, неприятно. И наконец ещё одно: что бы Егор Егорович ни делал, о чем бы он ни думал, — в его голове торчит колышком и тупо покалывает обязательная мысль номер два: как же так? Что же будет дальше? Ответа нет, и, однако, не верится, что нет ответа. Как же так, без ответа?

И вот опять сидят трое в комнате, прилегающей к аптечному магазину Руселя. Букет запахов: эфир, скипидар, ментол, мускат, мыло, карболка, paribus dosis, mixti — detur — signetur, через час по столовой ложке. Брат Русель ничего не обоняет, так как это его природный запах. Брат Дюверже побаивается шкапчика с надписью «Venena» [104] «Яд» (лат.). . Брат Тэтэкин стесняется приступить к делу, но наконец говорит:

— Я обязан предупредить, братья… Вот я на всякий случай… Тут как раз пятьсот, — раз, два, три, четыре, пять — пятьсот.

Деньги всегда внушают уважение, но не все можно понять. Сердце брата Дюверже ёкает, потому что тут, очевидно, новое деловое предприятие русского брата, а между тем сейчас дела идут плоховато. И он уже нащупывает карандаш, чтобы начать вычисления, хоть и неизвестно какие. Аптекарь уверен, что брат Тэтэкин не зря выложил стофранковые билеты, и сейчас начнётся что-нибудь замечательное. Егору Егоровичу приходится продолжить пояснения:

— Самое печальное, что это, вероятно, в последний раз. Я в таком огорчении, что и не знаю. Но очень уж боюсь, что могу позже смалодушествовать, то да се, разные осложнения. Одним словом — вперёд за пять месяцев, не считая истекшего. Итого — шесть, а уж там — как случится. Говорю просто: надежд никаких не имею.

Лицо красное: неописуемо стыдно..

Позвольте объяснить. Егор Егорович по пути забежал в банк и взял эти деньги с текущего счёта, с которого они текли теперь с неизмеримо, ну, прямо безо всякого сравнения большей быстротой, чем раньше подкапливались. Заторопился Егор Егорович и потому, что он не герой, а простой средний человек, способный испугаться, так что уж лучше заранее. Все-таки ещё полгода можно будет приходить на тройственное собрание тайного союза и продолжать превосходное общение с этими славными людьми. Брат Дюверже мысленно считает: «Раз-два-три-четыре-пять», и снова: «Раз-два-три…». Ему начинает казаться, что такую-сумму, хоть и с большим трудом, а все-таки можно преодолеть, хотя обои хорошо идут ранней осенью, после октябрьского терма, а сейчас сезон мёртвый. Одним словом, он продолжает ничего не понимать, но вполне доверяет пайщикам. В отличие от него брат Русель, знающий о плохих делах брата Тэтэкин, понимает сразу, и в его сердечной ступочке с треском раскалывается орех. Вот только как это выразить? И тут он вспоминает, что вино «Сэн-Рафаэль» обладает значительными целебными свойствами. Он отбирает стопочки в восьмую литра, украшенные делениями. Он разливает молча, берет свой стакан и заряжается длинным, как сам он, тостом, от которого, за выпуском менее необходимых слов, остается следующее:

— Mon tres eher frere Tetekhine et vous tous, mes freres! [105] — Мой дражайший брат Тэтэкин и все вы, мои братья! (хотя tous [106] Все (фр.). — один Дюверже). Эта минута. Обладатель славянского сердца, да. Горжусь дружбой и ощущаю продолжать жить, да. Исключительно счастлив выразить. Довольно. И позвольте!

Стальными иглами он ставит кровососную банку на обе щеки Егора Егоровича. Брат Дюверже, который только из ясной и обстоятельной речи Руселя понял наконец весь смысл происшедшего, искренне восхищён деловитостью и предусмотрительностью этого, несомненно, перворазрядного финансиста. «Сэн-Рафаэль», чувствуя внутреннюю опустошённость, подобрав полы, удирает на полку и высылает точное своё подобие. А дальше просто как-то неловко описывать происходящее в комнате при аптеке Руселя. На Егора Егоровича кричат, суют ему обратно в карман деньги, он протестует, снова их выбрасывает, и задумчивые девицы, опёршиеся на гробницу с надписью «Banque de France» [107] «Французский банк» (фр.). , оказываются настолько помятыми, что одна минута — и от их одежд останется не более, чем у опечаленной дамы на обороте билета. Но мы не дадим победить Егора Егоровича! Он горячо защищается и просит не лишать его этого последнего удовольствия и утешения.

— Давал без труда, теперь от скудости, и делаю это для себя, для себя, не по долгу, а вот так — хочу! В сравнении с теми, которые суп, я остаюсь Крезом, так что уж…

Брат Русель решительно подымается и идёт к полке за третьим «Сэн-Рафаэлем».

— Если так, то! — говорит он. — Последний тост почётного члена нашего тайного союза. Пью!

Егор Егорович и тут отмахивается и протестует, но ничего не поделаешь; тост принят и подтверждён братом Дюверже, готовым сегодня расшалиться, — то есть большинством голосов.

Вдруг брат Русель делается серьёзным, бледнеет, встает и вытягивается так высоко, к потолку, что оставшиеся сидеть каменщики кажутся жилыми домами в районе Эйфелевой башни.

— Mes freres, — гремит он с недосягаемых высот. — Эта сумма. Двадцать пять раз двадцать. Или двадцать раз двадцать пять, если хирург. Фонд обеспечения бесплатных визитов врача, экстренные вызовы. Исключительные случаи! Фонд имени почётного члена. Фонд Жорж Тэтэкин! — Не дав пройти восторженному изумлению, Русель выбегает в магазин, убивает своего кассира, выхватывает из кассы два билета с грустными женщинами и прибавляет к билетам Егора Егоровича. — Пять и два — семь!

День подвигов и неожиданностей, день незабываемых впечатлений. Совершенно подавленный происшедшим, брат Дюверже в тихом ужасе вытаскивает карандаш и делает пометку в своей книжке, после чего, не веря собственным ушам, совершенно спокойным голосом произносит:

— Семь и два — девять!

Эйфелева башня шатается, обрушивается на обойное заведение и погребает его под своими обломками:

— Да. Я это знал! — Егор Егорович больше не может и рыдает, как телёнок.

Когда все понемногу успокаиваются, Егор Егорович, опьянённый чувствами и целебным вином, все ещё всхлипывая, пытается объяснить обоим друзьям, что если Братство вольных каменщиков существует, то, значит, оно действительно существует, а что оно существует, в том он, Егор Егорович, не допускает сомнения, потому что не существуй Братства вольных каменщиков, не существовало бы и братьев, которых он любит от всей души и высоко ценит. То, что не удаётся высказать словами, Егор Егорович дополняет жестами, ударяя себя в грудь и указывая протянутой рукой на бутыль с раствором марганцовокислого калия.