Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 4, 2000

Наконец о самом досадном — об элементарных ошибках. Из всего выше изложенного, вероятно, ясно, что издание их едва ли смогло избежать. Какие-то из них, наверное, можно расценивать как опечатки или редакционно-издательские погрешности, но за многое, сообщаемое в комментариях, несут прямую ответственность составители и редактор. Итак: Л. Н. Вилькина — не первая жена Н. Минского (т. 1, стр. 618), а вторая (первая — писательница Ю. И. Безродная); Вл. В. Гиппиус не был «одним из деятелей „евразийства“» (т. 1, стр. 620) и быть им не мог: уже хотя бы потому, что «евразийство» — эмигрантское идейное сообщество, а Гиппиус не эмигрировал; прозаика С. Н. Ценского с настоящей фамилией Сергеев-Ценский (т. 1, стр. 646) не существовало, был учитель и военнослужащий С. Н. Сергеев, писавший под псевдонимом С. Сергеев-Ценский; «Дева Радужных Ворот» — не «поэма Вл. Соловьева» (т. 1, стр. 262), а гностический по происхождению образ в заключительной строке стихотворения Соловьева «Нильская дельта»; рассказ Брюсова «Республика Южного Креста», согласно комментарию, — «статья в специальном номере „Северо-европейского вестника“» (т. 1, стр. 678), однако текст комментария лишь воспроизводит (с неточностями) авторский подзаголовок к рассказу и тем самым предлагает воспринимать брюсовский художественный вымысел как подлинную реальность; В. Ф. Ходасевич обвенчался с А. И. Чулковой в 1913-м, а не в 1917 году, А. И. Ходасевич скончалась в 1964-м, а не в 1984 году (т. 2, стр. 6 21); Мария Валентиновна Ватсон (1848–1932), жена Э. К. Ватсона с 1874 года, никогда не была «невестой» (т. 1, стр. 716) С. Я. Надсона (1862–1887), а лишь его близким другом, попечителем, издателем и биографом.

Все вышеизложенное — не результат сквозной проверки текста комментариев, а лишь частичная выборка из того, что попалось на глаза.

От резюмирующих сентенций воздержусь. Все равно мне не сказать лучше, чем это сделал И. Г. Ямпольский в последних строках цитировавшейся выше статьи: «Когда я писал статью, то время от времени явственно слышал раздраженный голос: ну, подумаешь, все это мелочи, зачем сосредоточивать на них внимание; спутал двух братьев, однофамильцев, два журнала, ошибся в датах и проч. — разве в этом дело! Но следует ли уподобляться одному из героев Щедрина, который „никогда не мог различить Геродота от Гомера“, ссылаясь в свое оправдание, что „оба на г… начинаются!“».

С.-Петербург.

В этой книге, названье которой кратко, как выстрел и выкрик, тем не менее нет ни боли, ни крика. Глухое, утопленное во многих, многих страницах рассуждений, движениях мысли страдание есть. Его выдает хотя бы внушительный объем исследования: даже когда мысль как будто прояснена до предела, автор не обязательно ставит точку — возникает ощущение, что он просто хочет выговориться. Тема и в самом деле волнующая.

Смерть. Владимир Янкелевич (1903–1985), французский философ, психолог и музыковед, до сих пор почти неизвестный в России, хотя и весьма популярный во Франции, превращает это всем хорошо известное явление в бесконечный коридор, по которому шаг за шагом ведет своего читателя, так медленно и так честно, так последовательно и жестко, что иногда хочется вырвать руку, перескочить на последние страницы, посмотреть — ну а что же все-таки там, в конце, за заветной дверцей?

Но не будем торопиться. Пройдем предложенным автором путем. Первая часть книги называется «Смерть по эту сторону смерти», вторая — «Смерть в момент наступления смерти», третья — «Смерть по ту сторону смерти». Названия отдельных глав звучат живо и исключительно художественно для чисто философского труда: «Умерщвление плоти. А что, если жизнь — это продолжительная смерть?», «Смерть как разрастание отдельных небольших смертей», «Прощание. И о краткой встрече», «Ужас мгновения смерти и страх, внушаемый тем, что по ту сторону», «Надежда и безнадежное желание», «После того, как мы были, жили, любили». Однако эти обманчиво лиричные названия ничуть не смягчают беспощадности авторского поиска, целеустремленности авторской мысли, перед нами — последовательно выстроенная система, первая в истории мировой мысли законченная философия смерти [19] Первая ли? А «Софиология смерти» о. Сергия Булгакова? (Примеч. ред.) . Безусловно, любопытная не одним специалистам.

Умело переданная переводчиками пластичность языка, яркость и выразительность метафор, а главное, обилие примет и ссылок, легко узнаваемых, хорошо знакомых, делают чтение доступным для достаточно широкого читательского круга. Имена Льва Толстого, Леонида Андреева, Бунина, Достоевского, Бердяева, Франка, Сергея Прокофьева, Стравинского, Римского-Корсакова встречаются здесь не реже ссылок на Платона, Бергсона, Шеллинга и Лейбница — книга точно нарочно создана для русского читателя. Читателя, заметим, до сих пор с творчеством Янкелевича практически незнакомого — именно поэтому подобное исследование требует (если не вопиет) не четырехстраничного, торопливо-невнятного предисловия, но подробной творческой биографии автора, но вдумчивого комментария, и философского, и общекультурного, — их здесь почти вызывающе не хватает.

Частые обращения к русской литературе в книге о смерти легко объяснимы, разговор «о жизни и смерти», смерти и бессмертии — один из любимейших у «русских мальчиков». Впрочем, к проблеме бессмертия Владимир Янкелевич относится более чем сдержанно. Несмотря на то что последняя часть книги посвящена смерти «по ту сторону смерти», никакой «той стороны» для автора не существует, как не существует для него ничего, в чем нельзя убедиться с очевидностью. Иными словами, область веры («блаженны невидевшие и веровавшие»), почти уравненной Янкелевичем с суеверием и спиритизмом, остается в книге областью запретной, наводящей ненужный туман и обман, а главное, уводящей от последней правды бытия — правды смерти.

Правда смерти для автора состоит прежде всего в том, что смерть неизбежна, неотвратима, безусловна: «Смерть — это событие, имеющее место». Пусть до поры до времени смерть, «как каждому известно, это то, что случается только с другими», но однажды все иллюзии рассеиваются, подобно герою Льва Толстого, Ивану Ильичу, каждый открывает, что если все люди смертны, а он — человек, значит… Как ни очевиден напрашивающийся вывод, как ни общеизвестен он, смерть всегда неожиданность, она застает врасплох даже глубокого старика, к смерти подготовиться невозможно. Янкелевич повторяет это снова и снова.