Журнал «Новый мир» - Новый Мир ( № 6 2000)

Учеба на литературных курсах, куда беспрепятственно брали социально чуждый элемент, сыграла в итоге главную роль в жизни Баранской — она стала писателем. Правда, прежде пришлось пройти через многие испытания (разве что от лагерей Бог миловал): от казахстанской ссылки — до гибели мужа на фронте. Характерно, что и у ее подруг судьба была совсем не безоблачной: у Нины Лурье расстреляли мужа, Муся Летник семь лет просидела в лагере, Ира Всехвятская прожила всю жизнь в бедности, нужде и заботе о больных детях.

В страданиях выкристаллизовывалась главная мысль — о приоритете своего Дома над общей Идеей.

В наше время, время беженцев и переселенцев, мысли Натальи Баранской о Доме наполняются новым смыслом. «Кто любит Жизнь и дорожит Жизнью на Земле, должен понять всю ценность, всю спасительность Дома. Уставший в странствиях путник устремляется к Дому, чтобы в нем жить», — этими словами, возвращающими к эпиграфу, автор подводит итог своих размышлений — размышлений настоящего российского интеллигента, не готового идти на компромисс ни с бесчеловечной властью, ни со своей совестью.

Жизнь и творчество Себастьяна Найта. Составитель В. П. Старк. Статья В. Кратс. Комментарии П. Краст. СПб., Издательство журнала «Звезда», 1999, 72 стр.

Эта миниатюрная, с любовью и вкусом сделанная книжечка — последний аккорд в юбилейной набоковской сюите. В суматохе праздничных мероприятий, посвященных столетию автора «Лолиты», как-то забыли о несколько (быть может) менее талантливом, менее плодовитом и (несомненно) гораздо менее известном авторе, дар которого столь конгруэнтен набоковскому. Тем более, что Найт — почти ровесник Набокова; родился он всего на восемь с лишним месяцев позже. Издание «Жизни и творчества…» выстроено по традиционному принципу такого рода компиляций: библиография Себастьяна Найта, биографическая канва его (увы!) недолгой жизни, фрагменты из его сочинений (данные, как и положено уважающему себя изданию, на языке оригинала и в переводе), краткие комментарии и столь же краткое эссе, затрагивающее весьма важные для Найта этимолого-символические проблемы. Подобные книги обычно предшествуют более солидным изданиям, быть может, академическим. Надеюсь, Себастьян Найт не будет обойден вниманием прославленной отечественной филологии. Он того стоит.

Благоприятное впечатление от книги несколько омрачает не совсем удачная игра с псевдонимами. Известные найтоведы В. Кратс и П. Краст могли бы придумать более подходящий коллективный псевдоним для мифического составителя сборника, нежели «В. П. Старк».

Петер Корнель. Пути к раю. Комментарии к потерянной рукописи. Предисловие М. Павича. Перевод со шведского Ю. Яхниной. СПб., Издательство «Азбука», 1999, 176 стр.

Когда-то давно, в юности, начитавшись Борхеса, а особенно после «Игры в классики» Кортасара, я мечтал сконструировать книгу из одних примечаний и комментариев. Было это году в 1984 — 1985-м. Не прошло и трех лет, как мечта моя реализовалась. В 1987-м в Стокгольме вышли в свет «Пути к раю» шведа Петера Корнеля.

Честно говоря, я до конца не уверен в существовании этого автора. Фамилия у него как у французского драматурга; имя — фактически то же. Предисловие к книге сочинил известный фокусник и затейник милорд Павич. С фотографии на задней стороне обложки на нас смотрит лицо, похожее скорее на фоторобот. И вообще: все, что проходит по ведомству «потерянных рукописей», вызывает неизбежные идентификационные проблемы.

Как бы то ни было, перед нами восхитительно написанная (точнее — составленная) книга прозы. Ей ничуть не мешает исчерпанность культурной эпохи, породившей всю эту расчетливую любовь к маргиналиям, комментариям, лабиринтам, тамплиерам, розенкрейцерам, наспех составленным схемам и затейливым аллегорическим гравюрам. Ни даже то, что магистральный сюжет ее уже изложен Борхесом в нескольких новеллах и эссе. Птицы ищут птичьего бога Симурга и осознают в конце концов, что они и есть — Симург. Прочитав комментарии к исчезнувшему роману, мы понимаем, что прочитали сам роман. Рай и есть пути к раю.

Виктор Шкловский. Ход коня. Книга статей. М., Книгоиздательство «Соль», 1999, 208 стр.

«Когда мне приходится писать заметки рецензионного характера, я чувствую себя, как государственная печать, которой Том, по воле Марка Твена сделавшийся английским королем, колол орехи… Но нужно колоть и орехи. Нужно писать, хотя бы для того, чтобы за тебя не писал другой и не мучал тебя своим остроумием». Я, собственно говоря, сочиняю «Книжную полку» из тех же соображений, но без шкловского высокомерия и гордыни; не уверен, что мною можно было бы штамповать высочайшие указы. Пусть это будут орехи.

Статьи, рецензии и эссе, составившие книгу, написаны в голодном и холодном Петрограде 1919–1920 годов. Читая «Ход коня», постоянно отгоняешь от себя две незаконные мысли; первая из них — о том, что страдания и лишения способствуют расцвету изящных искусств и наук (довольно пошлая и подлая идейка). Вторая — о благотворности русских революций 1917 года (и русской революции вообще) для все тех же изящных искусств и наук, а для словесности — и подавно. Не правда ли, странно, что на стороне революции, в той или иной форме, так или иначе, в то или иное время, были почти все лучшие русские писатели и поэты (кроме, пожалуй, Бунина)? Что, не будь революции, никакого бы Платонова с Зощенкой не было бы и в помине, даже В. В. Набоков так и остался бы дилетантом-барчуком, пописывающим стишки? Вот и Шкловского бы не было — автора «Сентиментального путешествия», «Zoo», «Хода коня»… Речь, конечно, не о полезности сотрясения основ, а о полнейшем несовпадении порывов муз и медленного хода жизни.

Как бы то ни было, книга — превосходная (я даже закрываю глаза на странный вид издания — пострепринт, недорепубликация). Обстоятельный, мастеровитый юмор Шкловского покоряет. Лучшая фраза «Хода коня» посвящена знаменитому татлиновскому проекту памятника Третьему Интернационалу: «Памятник сделан из железа, стекла и революции».

Елена Тахо-Годи. Константин Случевский. Портрет на пушкинском фоне. Монография. СПб., «Алетейя», 2000, 400 стр.

Приятно, что еще пишут такие книги — обстоятельные, не зараженные структуралистским хитроумием, постструктуралистской безответственной болтовней. Кажется, это — первая подробная биография «несуразнейшего и в то же время — одного из глубочайших русских поэтов» (Ходасевич), жившего не в слишком хорошее для поэзии время. Он родился в год смерти Пушкина, а умер через полгода после выхода в свет «Золота в лазури» Андрея Белого. Не удивительно поэтому, что биография Случевского — прежде всего история; история, сплетенная из истории словесности, общественной мысли, политической и социальной. Может, я ошибаюсь, но лучшие специалисты по истории России XIX века сейчас — историки литературы. И даже если вы никогда не читали таких, например, строк: